Борис Евсеевич Черток. «Ракеты и люди»


Полный текст: Черток Б.Е., «Ракеты и люди»
Навигация:
Королёв - руководитель
Тема «Герань»
Скепсис генералов по отношению к ракетному оружию
Генерал-полковник Серов и доклад о культе личности Сталина
Пуск ракеты Р-11ФМ с первой ракетной подводной лодки
Проектирование стартового комплекса
Ключ на старт
Соперничество Королёва и Янгеля
Первый спутник, как средство маскировки неудач с вхождением боеголовки в атмосферу
Второй спутник, требование Хрущева и смерть Лайки
Идея атомного взрыва на Луне
Фототелевизионное устройство «Енисей» для съёмки Луны
Невероятная находка - медаль вымпела первого венерианского аппарата
Атомный взрыв в стратосфере
Пилотируемый космический корабль «Восток»
Идея центрального привода - использовать для управления ракетой отклонение основных ракетных двигателей
Конфликт Королёва и Глушко
Идея укрытия МБР в вертикальных шахтах
Р-9
Ремонт магистрали на заправленной ракете: успешный и трагический
1961 год - состояние ракетного щита СССР
Спутник фоторазведки «Зенит-2»
Разработка в СССР твердотопливных баллистических ракет
В соревнование советских ракетных школ включается Надирадзе (НИИ Теплотехники)
Что делать в случае аварии или отказа?
1962 год - к соревнованию Янгеля (ОКБ-586) и Королёва (ОКБ-1) подключился Челомей (ОКБ-52)
Соперничество трёх ракетостроительных школ в СССР
Количество типов МБР: последовательный американский подход и неоправданная советская избыточность
Идея создания унифицированной наземной испытательной станции
Достижение согласия по методу Лаврентия Берия
Полёт кораблей Быковского и Терешковой
Создание космической системы связи «Молния-1»
«Молния-1» и роковая изолента
1965 год: Королев и Челомей должны совместными усилиями решить задачу пилотируемого облета Луны
Постановка задачи на сближение «Союзов» в автоматическом, беспилотном режиме
Причины странных отказов звездного датчика системы ориентации
Два типа советских орбитальных станций - военные «Алмазы» и гражданские «Салюты»
Пилотируемый космический корабль «Восход»
Подрыв системой АПУ технологического корабля «Восход-2» («Космос-57»)
Пилотируемый полёт «Восход-2» и первый выход в открытый космос
Дефекты первого «Союза» - следствие отказа от предварительной отработки на технологическом аналоге
Причина гибели Комарова
Ракетно-космический комплекс Н1-Л3
Д.Ф. Устинов об организации работ по космосу в США
Требование военных: изменить методику ЛКИ с большим количеством аварийных пусков
Андрогинный стыковочный узел
Трёхосная ориентация
Нордхаузен - гироплатформа Фау-2
Подземный ракетный завод «Миттельверк»
Испытательная база в Лестене
Операция по вывозу немецких специалистов в СССР
Пуски ракет А-4 (Фау-2) на полигоне Капустин Яр, осень 1947 года

Королёв - руководитель

В это смутное время Королев и его первый заместитель Мишин сами подвергались ожесточенной критике со стороны очень правоверной части партийного комитета. Их обвиняли в зазнайстве, засоренности коллектива беспартийными аполитичными кадрами, отсутствии самокритики и еще очень многих грехах. При одной из встреч со мной Королев показал удивительную осведомленность о состоянии дел в лаборатории Лисовича. Я спросил, откуда он все это знает? Королев ответил, что эта работа его лично очень интересует и поэтому он имеет свои источники информации. «Но имей в виду, — сказал он, — ты в свое время набирал людей без особого внимания к их порядочности. У тебя много сволочей. Время такое, что выгнать их сейчас нельзя. Опять пришло такое время, что даже министр не всегда может заступиться».

Я не участвовал в этих испытаниях, а только переживал за товарищей, с которыми вместе начинали эту работу в 1947 году. К тому времени Гонор уже был снят со своего поста. Руководство отделом «У» было разгромлено. Я был освобожден от должности заместителя главного инженера института, и по сверхтенденциозным выводам специальной комиссии министерства мне грозило увольнение. Но Королев вовремя пришел на помощь. Как только он узнал о выводах комиссии, он пригласил меня на разговор «тет-а-тет»:
«В том, что с тобой случилось, ты виноват сам. Надо было с умом подбирать людей и своевременно освобождаться от всякой сволочи. Смотри, как у меня идет дело: внутри все держатся друг за друга. Никто не пишет кляуз. Наскоки идут только извне. Но у тебя — другое дело. Поэтому я уже договорился, где надо. Ты переходишь ко мне в ОКБ-1 с понижением в должности. Я тебя назначаю заместителем начальника отдела № 5, мы теперь будем создавать свой отдел управления и будем независимы от НИИ. Начальником у тебя будет Михаил Кузьмич Янгель. Ты его не знаешь. Я его тоже не знаю. Думаю, что он у нас будет недолго. В твоих делах он, по-моему, ничего не понимает, и нашего опыта не имеет. Но человек, судя по всему, порядочный. Янгеля нам направил Устинов. Я этим воспользовался и согласовал с ним твой перевод ко мне. Кстати, он, по-моему, обрадовался этому предложению, потому что намекнул, что сам ничего больше сделать не может. Просил передать тебе, чтобы ты не обижался».

Угроза отправки за какую-либо провинность «в Москву по шпалам» была у Королева выражением крайнего возмущения. Но иногда он взрывался еще сильнее: «Отправляйтесь в машбюро, напечатайте приказ о вашем увольнении без выходного пособия и принесите мне на подпись!» Если виновный возвращался и протягивал Королеву отпечатанный на бланке приказ, он рвал его и громко, чтобы все трепетали, кричал: «Вы что, хотите дома чай с вареньем пить? Немедленно на работу!» Потом он общался с провинившимся как ни в чем не бывало. Окружающие, посмеиваясь над героем очередного инцидента, пугали, что теперь не попасть ему в ближайший год в Москву ни по шпалам, ни другими видами транспорта. Действительно, улететь с полигона было гораздо труднее, чем туда прилететь. Королев ввел такой порядок, что начальник экспедиции должен был показывать ему списки пассажиров на каждый вылетающий самолет. Если кто-либо попадал в эти списки без его ведома, он безжалостно вычеркивал и требовал дополнительного доклада.

Коллективными творениями были проектные документы, расчеты, которые именовались «PC», электрические схемы всего спутника, описания основных систем. Тысячи рабочих чертежей всего аппарата, приборной и прочей начинок не могут быть изучены одним руководителем, будь он «семи пядей во лбу» и трудись хоть круглые сутки. Его дело — в лучшем случае ознакомиться с общими видами и дать добро на передачу всего комплекта чертежей в производство. Детальные чертежи по установившемуся у нас порядку требовали подписи не выше начальника отдела. «PC», определявшие траектории полета, параметры носителя и общую компоновку с конкретным аппаратом, утверждал Королев лично. Он обязательно читал и утверждал каждый том эскизного проекта.

В Министерстве обороны, от которого мы находимся в кабальной зависимости, нет единой точки зрения, кто из главкомов должен заниматься космосом. До пилотируемых полетов мы имели дело только с артиллеристами, потом с ракетными войсками. После полета Гагарина большую долю забот взяли на себя ВВС. Без них в пилотируемых полетах нам не обойтись. Сейчас идет борьба между Вершининым и Крыловым. Впрочем, этим двум и другим, уже престарелым, маршалам почти все равно. Основная драка идет между нижестоящими генералами. Министра Малиновского все это вообще мало интересует. Ему бы только меньше перетрясок, перестановок, чтобы спокойнее доживать свой век. Что же, маршалы заслужили спокойную жизнь. Но эта жажда спокойствия тормозит наши работы.
Устинов не хочет отдавать космос, даже пилотируемый, ВВС. Смирнов — человек Устинова, тоже будет проводить такую линию. Нам нельзя портить отношения с ракетными войсками, потому что полигон, командно-измерительный комплекс — это все у них. Мы с ними начинали и без них не пустим ни одной ракеты. А потом Смирницкий, Соколов, Карась, Керимов, Тюлин, даже Мрыкин — это все же, что ни говорите, свои люди. С ними мы повязаны одной веревкой и неразлучны. Мишин, всегда симпатизировавший ВВС, задал вопрос:
— А надо ли нам впутываться в эти споры? Пусть маршалы сами разбираются между собой.
— Надо впутываться обязательно, — твердо ответил Королев. -Там, где решают, не считаясь с нами, там всегда будут глупости.

Королев в связи с новым назначением много времени по-прежнему уделял тематике группы «Выстрел» и организации работ по документации в Зоммерде. Здесь с Мишиным и Будником он начал первые проработки варианта ракеты на дальность до 600 км — будущей ракеты Р-2. Вместо «непрестижного» автомобиля «опель-олимпия» он приобрел мощный спортивный «хорьх» темно-красного цвета. Эта машина Королеву явно пришлась по вкусу, и он не упускал случая ее похвалить, предлагал «прокатить», но никому из друзей не доверял садиться за руль. Однако вскоре на площади перед «Рабе» «хорьх» столкнулся со стареньким «опелем», за рулем которого сидел водитель-немец, работавший в нашем институте. Красный великолепный «хорьх» получил солидную вмятину, а маленький «опель» был сильно разбит. Королев в совершенно расстроенных чувствах влетел ко мне в кабинет и потребовал, чтобы я немедленно уволил немца-водителя и «выгнал» в Москву Чижикова, которому подчинялся транспорт института, за то, что он не навел порядка в своем хозяйстве. Бедный Чижиков вместе с мастерами-немцами провел ночь в мастерской, и к утру «хорьх» выглядел лучше, чем до злосчастного столкновения.
Это было, пожалуй, первое знакомство Королева с Чижиковым, когда он убедился, что у этого бывшего модельщика литейного завода действительно золотые руки. Три года спустя Королев добился включения Чижикова в состав творческого коллектива, получившего Сталинскую премию за разработку аппаратуры для измерения температур при летных испытаниях ракет Р-1. Чижиков, впервые получивший «втык в несколько мрык» от Королева за автомобильные непорядки, любил хвастаться, что «он никого на всем белом свете не боится», затем делал паузу и добавлял: «Кроме Королева».

Тема «Герань»

На ракете Р-2 «Герань» была установлена головная часть, снабженная, по замыслу авторов, радиоактивной жидкостью. При высотном подрыве эта жидкость должна распыляться, оседая в виде смертоносного радиоактивного дождя. «Генератор» от «Герани» отличался тем, что та же самая радиоактивная жидкость размещалась в головной части ракеты не в общей емкости, а в большом количестве малых сосудов, каждый из которых разрывался над Землей самостоятельно. Во время подготовки к пуску первой «Герани» из головной части стоящей на стартовом столе ракеты по корпусу потекла струйка мутной жидкости. Видимо, емкость со смертельно опасной жидкостью потеряла герметичность. Вся стартовая команда поспешила уйти подальше от ракеты. Но что же с ней делать? Никогда не терявшийся в критических ситуациях на старте Воскресенский не спеша приблизился к ракете. На глазах у отбежавших на сотню метров стартовиков он поднялся по установщику на высоту хвостового отсека, так чтобы все его видели, артистично вытянул руку и пальцем размазал по корпусу стекавшую сверху жидкость. Потом, обернувшись к оторопевшим зрителям, высунул язык и положил на него «радиоактивный» палец. Спустившись вниз, Воскресенский не спеша подошел и сказал: «Мужики! Давайте работать! Это гадость, но безвредная». Он был уверен, что жидкость только имитирует процесс распыления, и не ошибся. Вечером в гостинице все же употребил дополнительную порцию спирта «для нейтрализации и в счет перенесенного страха». «Герань» и «Генератор» продолжения не имели.

Скепсис генералов по отношению к ракетному оружию

Вспоминается высказывание одного из боевых генералов, который был приглашен на полигон для знакомства с ракетной техникой. После скромного банкета, организованного в спецпоезде по случаю окончания испытаний первой серии, слегка подвыпив традиционного у нас «голубого Дуная», т.е. подкрашенного марганцовкой ракетного топлива, он доверительно, чтобы не услышали сидевшие невдалеке маршалы, обращаясь ко мне, Пилюгину и Кузнецову, сказал: «Что вы делаете? Заливаете в ракету более четырех тонн спирта. Да если дать моей дивизии этот спирт, она любой город возьмет с хода. А ракета ваша в этот город даже не попадет! Кому же это нужно?». Мы, конечно, начали оправдываться и доказывать, что первые самолеты тоже были несовершенны. Но он оказался не таким простаком и сразил нас простым доводом: «Немцы изготовили и выпустили тысячи ракет. А кто это почувствовал? Я в Берлине встречался и с англичанами, и с американцами. Они прямо говорили, что им от ракет особого урона не было. Так, только на моральное состояние давили. А войска вообще понятия не имели, что у немцев есть такое секретное оружие. А вот если бы немцы вместо тысячи „Фау“ бросили на фронт тысячу танков или самолетов! Вот это мы бы еще как почувствовали!».

Генерал-полковник Серов и доклад о культе личности Сталина

В феврале 1956 года состоялся партийно-хозяйственный актив НИИ-88 по итогам XX съезда КПСС. Неожиданным для всех собравшихся оказалось, что доклад по поручению ЦК делал генерал-полковник Серов, бывший заместитель Лаврентия Берии по контрразведке. Тот самый Серов, который организовывал отправку немецких специалистов в 1946 году из Германии в СССР, а в 1947 году был членом Государственной комиссии по пускам ракет А-4. Доклад Серова подействовал на аудиторию угнетающе. Люди не могли себе представить, что в стране творились такие страшные преступления по воле человека, которого каждый из присутствующих считал великим, непогрешимым, всемогущим, мудрым и милостливым.
В марте 1953 года я был на полигоне в Капустином Яре. Мы готовили к летным испытаниям ракеты Р-5. Неожиданно в монтажно-испытательном корпусе зазвучали из динамиков позывные Москвы. Передавалось правительственное сообщение о смерти Сталина. У боевых офицеров, участников войны, которых я знал еще по Германии и никогда не мог заподозрить в сентиментальности, выступили слезы! Не стыдясь слез, мы обращались друг к другу с вопросом, который в те дни задавали миллионы: «Что теперь будет? Как будем жить?». Вот такой гипнотической силой обладало имя Сталина. Ведь эту ракету, у которой мы слушаем сообщение о его смерти, мы создаем по его указанию. Все, что здесь на полигоне и в стране создано для ракетной техники, — это его воля, направленная на ограждение страны и каждого из нас от неминуемой агрессии американского империализма. Вот такие были мысли тогда, в 1953 году. За три года многое изменилось. Имя Сталина уже перестало обожествляться. Но то, что доложил Хрущев XX съезду, а сегодня нам рассказывал Серов, потрясало куда сильнее, чем в 1953 году сообщение о смерти Сталина.
Когда Серов кончил доклад, в притихшем зале раздался громкий, срывающийся на крик женский голос: — Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверно, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем? Все смотрели на стоявшую в середине зала пожилую женщину. Это была, как потом выяснили, работница листоштампового цеха. Серов долго молчал. Зал ждал и тоже молчал.
Наконец, Серов встал и ответил: — Я во многом виноват. Но виноваты и вы, все здесь сидящие. Вы разве не славили Сталина на всех своих собраниях? А сколько раз каждый из вас вставал и до устали аплодировал, когда упоминали имя Сталина на ваших конференциях и собраниях? Теперь партия хочет освободиться от этого культа. Всем нам трудно, и не будем предъявлять счета друг другу. Обсуждений, прений не было. Мы расходились с этого партийного актива с двойственным чувством: подавленные раскрытыми ужасающими фактами и с надеждой, что теперь-то всем будет легче дышать. Может быть, даже дело пойдет к окончанию «холодной войны».
Много лет спустя я разговорился с работавшим в нашем отделе секретной документации пожилым, тихим и скромным сотрудником, о котором говорили, что он попал на работу в ОКБ-1 по личной просьбе Серова. Я спросил, что он знает о деятельности Серова как заместителя Берии. Оказалось, что он во время войны был адъютантом Серова. Он рассказал несколько эпизодов, характеризующих исключительное бесстрашие Серова на фронтах в самых тяжелых ситуациях. Вместе они попадали в такие переделки, после которых чудом остались живы. К репрессиям Серов прямого отношения не имел, но, конечно, много знал. Берию он не боялся, и непонятно, почему Берия его терпел.

Пуск ракеты Р-11ФМ с первой ракетной подводной лодки

Королев, отыскав меня и Финогеева в торпедном отсеке, сказал, что сейчас мы все трое должны находиться у шахты, из которой последует подъем и пуск ракеты. Зачем ему потребовалась демонстрация такой храбрости? Случись что с ракетой, пока она еще в шахте или даже на верхнем срезе, — нам безусловная «хана». Почему командир лодки разрешил Королеву сидеть у шахты во время пуска, я до сих пор не понимаю. Случись беда — командиру головы не сносить. Правда, впоследствии один подводник сказал: «Случись что, не с кого было бы и спросить». По тридцатиминутной готовности по отсекам лодки прошла команда командира — «Боевая тревога» и для верности еще сигнал морского ревуна. Я вспомнил комсомольскую молодость. В 1932 году на линкоре «Марат» в Кронштадте нам, «шефам» корабля, демонстрировали подготовку корабля к бою. Такой же ревун и та же команда «Боевая тревога». Обмениваясь короткими фразами, мы трое неудобно сидели, прижавшись к холодному металлу шахты. Королев явно хотел «подать» себя и свою технику: смотрите, мол, как мы верим в надежность своих ракет. В шахте скребло и громыхало при работе «рогов и копыт» на подъем. Мы напряглись в ожидании запуска двигателя. Я ожидал, что здесь рев двигателя, струя пламени от которого устремлялась в шахту, даже на нас произведет устрашающее впечатление. Однако старт прошел на удивление тихо. Все обошлось! Люки открылись, появился радостный командир, поздравляя с удачным пуском. С места падения уже доложили. Теперь уточняют координаты. Телеметрические станции вели прием. По предварительным данным, полет прошел нормально. Это был восьмой или девятый пуск Р-11ФМ с этой первой ракетной подводной лодки. После пуска напряжение у всех сразу спало. Финогеев, не впервые участвовавший в пусках с этой лодки, широко улыбаясь, спросил меня: «Ну как, отпустило?». «Да, — ответил я, — это, конечно, не из бетонного бункера пускать». Действительно, психологическое напряжение перед таким морским пуском не может идти ни в какое сравнение с пуском наземной ракеты.

Проектирование стартового комплекса

Королев просил Бармина спроектировать вокруг старта стену для защиты от ветра. Бармин от этой работы категорически отказался: «Создание китайской стены вокруг старта не входит в мою тематику». В КБ Бармина полным ходом проектировалась «телега», которая вывозила собранную ракету из МИКа в вертикальном положении и устанавливала ее на четыре стола — по одному для каждого бокового блока. Никого такая схема не воодушевляла. Сложно и дорого. Кроме всего прочего, когда проектанты подсчитали, какой может быть опрокидывающий момент за счет разброса абсолютной величины тяги двигателей боковых блоков и сложили его с возможными ветровыми нагрузками, то убедились, что без «китайской стены» обойтись никак нельзя. В то же время сама идея стены вызывала столько обоснованных возражений, что общее мнение сводилось к короткой фразе: «Так дальше продолжаться не может». Положение создавалось критическое.

Мишин докладывал очень экспрессивно. Он предложил производить сборку пакета не вертикально, а горизонтально в монтажном корпусе. Собранную ракету в горизонтальном виде перевозить на старт, поднимать и не устанавливать на столы, а подвешивать весь пакет в стартовой системе за силовые узлы на боковых блоках в местах их крепления к центральному блоку. При этом предлагалось опустить нижний срез ракеты за счет ликвидации стартовых столов. Ветровые нагрузки теперь принимали на себя фермы стартовой системы, а конструкция ракеты не усиливалась, учитывались только полетные нагрузки. В таком варианте Бармину предлагалась разработка более простого единого транспортного установочного агрегата. Отпала необходимость в «китайской стене».
За 1955 год было разработано уникальное по инженерной оригинальности стартовое сооружение, которым по праву могут гордиться его создатели. Боковые блоки на пусковой установке подвешиваются на опорных стрелах за свой прочный носовой узел, а центральный блок опирается в четырех точках на шарообразные оголовки носовых узлов боковых блоков. Конструкция разработана так, что радиальные сминающие силы на ракету не передаются. При старте ракеты опорные стрелы отслеживают движение ракеты. После выхода оголовков опорных стрел из специальных опорных гнезд в носовых узлах боковых блоков опорные стрелы с фермами отбрасываются, поворачиваясь на опорных осях и освобождают путь для подъема ракеты.

Никакие теоретические исследования не могли дать полной уверенности в надежности выбранной схемы, отсутствии конструкторских ошибок и правильности выбора всех динамических параметров. Методы моделирования с помощью электронных ЦВМ в те годы еще большой уверенности не внушали. Нужен был прямой эксперимент. Но провести его на полигоне невозможно: как поднять ракету, не запустив двигателя? Поиски привели на Ленинградский металлический завод (ЛМЗ), тогда еще имени Сталина.
В огромном корпусе, где собирались орудийные башни главного калибра для морских судов, была подходящая высотная часть, нужное заглубление, все необходимые подъемные краны. Осенью 1956 года стартовая система вместо полигона прибыла на ЛМЗ, где была смонтирована и отрабатывалась под руководством Бармина с участием работников завода. Наш опытный завод специально для этого эксперимента изготовил полномасштабные макеты всех блоков, которые собирали на ЛМЗ. В Ленинграде ракета впервые встретилась со своим стартовым устройством. После монтажа установки был произведен пробный «пуск» ракеты — вместо двигателей ее поднял заводской кран. Испытатели испугались, наблюдая, что фермы отходят с недопустимо большим разбросом по времени. Лебедев всех успокоил, показав расчетом, что так и должно быть (по нашей терминологии, замечание из серии «ТДБ»).
«Все прошло нормально, — объяснял Лебедев. — Причиной такого разброса во времени является очень малая скорость подъема ракеты краном, раз в сто медленнее, чем при реальном старте». Я присутствовал на этих отработочных испытаниях не активным участником, а скорее любопытствующим болельщиком. Тем не менее, увидев меня после разбора этого инцидента, скупой на похвалы Бармин спросил: «Давно работает у вас этот парень?» Я объяснил, что не больше года. «Толковый, даже очень». Но на этом проблемы разработки динамики старта отнюдь не были исчерпаны.

Ключ на старт

В самом большом зале, снабженном двумя морскими перископами, устанавливались пульты предстартовых испытаний и пуска. Все на них было ново и отлично от примитивных пультов первых ракетных лет, кроме стартового ключа. Помню, когда только просматривали электрические схемы пуска Р-7, я сказал Пилюгину, что пора бы отказаться от этого традиционного ключа, заимствованного еще с немецких пультов А-4. Он со мной согласился и дал указание разработать вместо стартового ключа специальный включатель.
Неожиданно это предложение встретило резкое возражение военных. Уже были сформированы ракетные части и военные пультисты привыкли начинать операции пуска с команды «Ключ на старт!». Когда дело дошло до начальника управления ракетного вооружения, то его заместитель полковник Мрыкин счел нужным позвонить Королеву и попросить сохранить в пусковых пультах ракеты Р-7 привычную конструкцию стартового ключа. Королев запросил Пилюгина, а тот сослался на мою инициативу. К моему удивлению, СП не принял мгновенного решения, а пригласил меня для обсуждения.
Я объяснил, что исходил не столько из технических, сколько из престижных соображений. «Семерка» не должна иметь родимых пятен — это новая, полностью наша страница в истории ракетной техники. Подумав, СП сказал: — Когда «семерка» начнет летать, никто о таких родимых пятнах не вспомнит. Военные просят оставить стартовый ключ. Это ведь и наша история. И команда «Ключ на старт!» осталась. Среди различных сувениров я храню и подаренный мне в 1962 году военными испытателями стартовый ключ.

Соперничество Королёва и Янгеля

«Ликование в ОКБ, — сказал Юрасов, — сменилось некоторой растерянностью. Но СП переключил свою энергию на спутники. Так, конечно, спокойнее, спутнику не обязательно входить в атмосферу. Но нам нужно во что бы то ни стало решить проблему достижения Земли без разрушения головки». «Есть опасность, добавил Бушуев, — что атомщики потеряют веру в надежность „семерки“ и переключатся со своим полезным грузом на работу с Челомеем или Янгелем». По сведениям наших «пятых колонн», Янгель усиленно работал над ракетой Р-16 на азотном тетраксиде и несимметричном диметилгидразине. Среди военных было много сильных противников нашей чисто кислородной линии. Они активно поддержат Янгеля. По данным «наших», работавших в Днепропетровске, Р-16 могла быть готова уже года через три. Был даже подготовлен проект постановления о начале строительства на нашем полигоне отдельной технической и стартовой позиций для Янгеля. Там указан срок готовности — первый квартал 1960 года. Челомей, конечно, в эти сроки межконтинентальную не сделает, но года через четыре уже сможет. И Янгель, и Челомей уже получили заверения Глушко, что он им двигатели на эти компоненты сделает.

Первый спутник, как средство маскировки неудач с вхождением боеголовки в атмосферу

«Сразу после пуска СП собрал всю нашу команду и предложил работы по „объекту Д“ временно остановить, а всем за оставшийся месяц сделать „хоть на коленке“ простейший спутник. Мы уже прикинули с баллистиками, можем килограммов 80 вытащить на орбиту с апогеем в 1000 километров. СП считает, что это будет сенсация. Надо успеть не только этот футбольный мяч сделать, но еще для него обтекатель и специальную систему разделения. Краюшкин там с антеннами мудрит. Мы пока еще не решили, как их надежно открывать. Нас всех СП терроризирует сообщениями, которые ему кто-то подбрасывает или он сам их придумывает, якобы американцы объявили, что запустят свой спутник по программе „Авангард“ в октябре. Келдыш считает, что они способны вывести не более 10-15 килограммов, но шуму наделают много».

4 октября я приехал и включился в компанию дежурных, которых набилось в приемную и кабинет Королева, где был аппарат ВЧ, человек тридцать. На другом конце связи, в бараке «двойки», по приказу Королева сидел наш комментатор, который, получая информацию из бункера, передавал ее нам. Только вечером, в 22 часа 30 минут, мы услышали взволнованное сообщение, что старт прошел нормально; Еще через полтора часа уже совсем срывающимся голосом кто-то оттуда прокричал: «Все в порядке, он пищит. Шарик летает». Мы разъезжались из Подлипок глубокой ночью, еще не подозревая, что отныне перешли в космическую эру человечества. Это был шестой по счету старт «семерки». Из пяти предыдущих только две ракеты прошли более-менее нормально активный участок, две потерпели аварию и одна вообще не взлетела. Всей этой предыстории мир не знал, когда слушал голос Левитана: «Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем сообщение ТАСС…» Утренние газеты 5 октября успели поместить это сообщение. «Правда» только 9 октября опубликовала подробное описание спутника, его орбиты, радиосигналов и методов наблюдения. Публиковалось расписание прохождения спутника над городами страны и столицами многих стран мира. Впервые в ясную темную ночь на фоне неподвижных звезд можно было наблюдать одну быстро движущуюся. Это вызывало необычайный восторг.

Общепринятое в то время представление, что без специальной оптики, визуально, мы наблюдаем ночью подсвечиваемый солнцем спутник, неверно. Отражающая поверхность спутника была слишком мала для визуального наблюдения. На самом деле наблюдалась вторая ступень — центральный блок ракеты, который вышел на ту же орбиту, что и спутник. Эта ошибка многократно повторялась в средствах массовой информации. При старте ракеты, имевшей обозначение М1-1СП, наблюдалось запаздывание выхода на первую промежуточную ступень и на режим главной ступени основного двигателя блока «Г». Эта задержка могла привести к автоматическому отбою — сбросу схемы. Но «пронесло», на последних долях секунд временного контроля блок «Г» вышел на режим. На 16—й секунде полета отказала СОБ. Это привело к повышенному расходу керосина. В результате керосина в баке не хватило, чтобы дотянуть до расчетного времени, на которое был настроен интегратор, -296,4 секунды. Двигатель был выключен на секунду раньше аварийным сигналом «АКТ». Турбина, освободившись от нагрузки керосинового насоса, пошла вразнос и выключила двигатель аварийным контактом, контролирующим число оборотов. В самом конце активного участка одна секунда работы двигателя существенно влияет на орбиту. Ракета и спутник были выведены на орбиту с апогеем примерно на 80-90 км ниже расчетного. Об этих замечаниях во всех последующих описаниях и сообщениях никакой информации не было.

Второй спутник, требование Хрущева и смерть Лайки

Хрущев был неумолим. Политический успех, который мы принесли, и еще один сенсационный космический пуск для него были важнее доводки межконтинентальной ядерной ракеты. В этих условиях 12 октября было официально принято решение о запуске к сороковой годовщине Октябрьской революции второго искусственного спутника. Это решение стало смертным приговором для одной из еще не выбранных в тот момент беспородных собачек. Вошедшая в историю Лайка была выбрана военным врачом Владимиром Яздовским дней за десять до пуска. Опыт высотных пусков собак на ракетах у нас уже был. Но тогда речь шла о герметичных кабинах-лабораториях, обеспечивающих один-два часа жизнедеятельности. Теперь требовалось без всякой предварительной отработки создать экспериментальную космическую лабораторию, позволяющую изучить собачку, не возвращаемую на Землю. Обо всем, что будет происходить в космосе, можно следить только по телеметрии.
Второй простейший спутник был создан без всякого предварительного эскизного или другого проекта. Были отменены все каноны, действовавшие при разработке ракетной техники. Проектанты, конструкторы переместились в цеха. Почти все детали изготавливались по эскизам, сборка шла не столько по документам, сколько по указаниям конструкторов и путем подгонки по месту. Общий вес спутника — 508,3 килограмма — уже сам по себе был качественным скачком. Одним из неожиданных, но вынужденных, было решение не отделять спутник от центрального блока. В самом деле, если ракета сама по себе выходит на орбиту спутника и никакая ориентация не требуется, то почему бы не использовать для передачи параметров «Трал», который уже стоит на носителе. Таким образом, второй искусственный спутник представлял собой всю вторую ступень — центральный блок «семерки».
Пуск, посвященный сорокалетию Октября, состоялся 3 ноября 1957 года. Источников электропитания, установленных на корпусе ракеты, для слежения за спутником хватило на шесть суток. С окончанием запаса электроэнергии закончилась и жизнь Лайки. Впрочем, медико-биологические специалисты считали, что Лайка погибла значительно раньше от перегрева. Создать в такие ничтожные сроки надежную систему жизнеобеспечения и терморегулирования было практически невозможно.

Идея атомного взрыва на Луне

Не мы, а Келдыш впервые предложил несколько проектов для автоматических лунных аппаратов. Первый имел шифр Е-1 — прямое попадание в Луну. Второй, Е-2, — облет Луны для фотографирования обратной невидимой стороны. Третий, Е-3, самый экзотический, — доставка на Луну и подрыв на ее поверхности атомной бомбы — был предложен академиком Зельдовичем. Е-4 куда-то провалился в нашей номенклатуре. Е-5 был проектом для фотографирования с большим разрешением, чем Е-2. Наконец, проект Е-6, венец всей нашей лунной деятельности, предусматривал не позднее 1964 года мягкую посадку и передачу на Землю панорамы лунного ландшафта.

Вскоре идея атомного взрыва на Луне была отвергнута самими атомщиками. Келдыш специально приехал к нам в ОКБ-1. Он был в отличном настроении. Зельдович, по его словам, сам отказался от своего предложения. Подсчитав длительность и яркость вспышки в безвоздушном пространстве, он усомнился в надежности ее фоторегистрации с Земли. Так был похоронен этот проект, опасный и по существу, и по политическим последствиям. В этой связи индекс Е-3 был присвоен следующим за Е-2 программам облета Луны с фотографированием с большей разрешающей способностью.

Фототелевизионное устройство «Енисей» для съёмки Луны

Вслед за системой стабилизации и ориентации, разработанной в НИИ-1 отделом Раушенбаха, наибольшие хлопоты доставляло фототелевизионное устройство «Енисей», которое все именовали «банно-прачечным трестом». Это ФТУ разработал по нашему заданию ленинградский НИИ-380, впоследствии известный как Всесоюзный научно-исследовательский институт телевидения. Команда энтузиастов во главе с директором Игорем Росселевичем, инженерами Петром Брацлавцем и Игорем Валиком в совершенно фантастические по современным представлениям сроки разработала саморегулирующуюся фототелевизионную аппаратуру. Фотоаппарат с двумя объективами проводил съемку с автоматическим изменением экспозиции.
Процесс начинался только по получении команды о точном наведении на Луну. После окончания съемки пленка поступала в устройство автоматической обработки, где проводилось ее проявление, фиксирование, сушка, перемотка в специальную кассету и подготовка к передаче изображения. Я был фотолюбителем еще с детских лет. Может быть, по этой причине проникся особой симпатией к коллективу фототелевизионщиков, на который во время испытаний «Енисея» на полигоне обрушивался гнев начальства и упреки испытателей за многочисленные отказы и постоянные срывы графика подготовки. Для преобразования негативного изображения, полученного на пленке, в электрические сигналы использовались электронно-лучевые трубки и фотоэлектронный умножитель. Далее следовала электроника развертки луча, усиления, формирования сигнала и все прочее, необходимое для подачи информации в радиолинию. Новостью было широкое применение полупроводников — транзисторов — вместо ламп. Тогда это считалось экзотикой и было связано с большим риском.
Передача изображения с борта на Землю осуществлялась по линии радиосвязи, которая служила для измерения параметров движения самой станции и передачи телеметрических параметров. По этой же радиолинии осуществлялась передача радиокоманд для управления бортовыми системами и получения ответных квитанций. Это была сложная комплексированная радиосистема, разработанная в НИИ-885 под руководством Богуславского. Во время работы над этой системой у меня с ним было много довольно мирных споров по поводу выбора принципа радиопередачи.

7 октября в 6 часов 30 минут на борту АС начало работать ФТУ. Станция при этом находилась на прямой между Луной и Солнцем. В сеансе связи на Кошке лихорадочно расшифровывали телеметрию, которая шла со сбоями. Я не стерпел и сказал: — Это Луна мешает прохождению информации. Надо было экономить электроэнергию, чтобы не разрядить аккумуляторы при работе ФТУ, поэтому телеметрию выключили. Фотографирование уложилось в положенные сорок минут. На летящей уже к Земле станции начался ответственный процесс проявления и фиксирования в «банно-прачечном» отделении. Для нас было крайне интересно, с какой высоты велось фотографирование.
Обработка траекторных измерений производилась параллельно в баллистическом центре НИИ-4 и ОПМ. Теперь уже Келдыш сидел на телефоне. Королев проявлял нетерпение. Своим спокойным голосом Келдыш сказал: — Они в третий раз пересчитывают, но это на всякий случай. А пока уверяют, что над поверхностью Луны мы прошли не более чем в семи тысячах километров и все, как будто, идет по расписанию. Теперь надо смотреть, чтобы станция не зарылась в атмосферу. Луна возмутилась, что заглядываем в ее запретную зону, и теперь баллистики выясняют, как это возмущение скажется на траектории движения к Земле. Пошли часы мучительного ожидания, во время которых я и Осташев не переставали теребить Брацлавца, чтобы по телеметрическим данным он нас заверил в безотказном функционировании ФТУ.
По приглашению Келдыша на Кошку приехал астроном Андрей Северный — директор Крымской солнечной обсерватории. Он пытался внести панику в атмосферу напряженного ожидания. По его словам, не было никаких оснований волноваться по поводу исправной работы ФТУ. Никакого изображения мы в принципе получить не сможем, по той простой причине, что космическое облучение засветило пленку. Ее могла бы спасти только свинцовая защита толщиной, по крайней мере, в пять-шесть сантиметров. Будем ждать! Я пристроился рядом с Богуславским у аппарата открытой записи на электрохимической бумаге.
С приемного пункта докладывали: — Дальность — пятьдесят тысяч. Сигнал устойчивый. Есть прием! Дали команду на воспроизведение изображения. Опять ответственность лежит на ФТУ. На бумаге строчка за строчкой появляется серое изображение. Круг, на котором различить подробности можно при достаточно большом воображении. Королев не выдержал и ворвался к нам в тесную комнатку.
— Ну что там у вас?
— У нас получилось, что Луна круглая, — сказал я.
Богуславский вытянул из аппарата записанное на бумаге изображение, показал Королеву и спокойно разорвал. СП даже не возмутился.
— Зачем же так сразу, Евгений Яковлевич? Ведь это первый, понимаешь, первый!
— Плохо, много всякой грязи. Сейчас мы уберем помехи и следующие кадры пойдут нормально.
Постепенно на бумаге появлялись один за другим все более четкие кадры. Мы ликовали, поздравляли друг друга. Богуславский успокаивал, что на фотопленке, которую обработаем в Москве, все будет гораздо лучше.

Невероятная находка - медаль вымпела первого венерианского аппарата

О «тяжелом» спутнике на время забыли. Он напомнил о себе спустя полтора года! Летом 1963 года Королев попросил меня зайти, предупредив по телефону: «Без всяких бумажек и графиков». Когда я вошел в маленькую комнату его кабинета, он хитро улыбнулся, что было показателем хорошего настроения, и начал разворачивать сверток мятой оберточной бумаги. Из небольшой кучи бесформенных железок он извлек слегка деформированную закопченную медаль и протянул мне: — Я получил подарок от Академии наук и решил, что по праву он принадлежит тебе. В первый момент изучения подарка у меня, видимо, был очень глупый вид. Это была медаль вымпела первого венерианского аппарата 1ВА. Несмотря на помятость и копоть, четко различалась надпись: *1961* Союз Советских Социалистических Республик *. В центре медали сияло Солнце, вокруг которого были изображены орбиты Земли и Венеры.
Из дальнейших пояснений Королева я узнал, что медаль вместе с остатками конструкции вымпела, в которую она была упакована, была передана лично Келдышу из КГБ. В КГБ остатки вымпела попали не из космоса, а из Сибири. Во время купания в реке — притоке Бирюсы — местный мальчишка повредил ногу о какую-то железку. Достав ее из воды, он не бросил ее дальше на глубину, а притащил домой и показал отцу. Отец мальчишки, желая узнать содержимое помятого металлического шара, вскрыл его и там обнаружил эту медаль. Это произошло в сибирской деревне, название Королеву не сообщили. Находку отец мальчика отнес в милицию. Местная милиция доставила остатки вымпела в районное отделение КГБ, которое в свою очередь переправило находку в Москву. В Москве соответствующее управление КГБ не нашло в этих предметах никакой угрозы государственной безопасности и, предупредив Келдыша как президента Академии наук, нарочным доставило ему уникальную находку. Таким образом, я был награжден медалью, отправку которой на Венеру удостоверял акт, подписанный Королевым и мною в январе 1961 года.
После пуска мы все были уверены, что «тяжелый спутник» вместе с вымпелом утонул в океане. Теперь оказалось, что он сгорел над Сибирью. Вымпел был рассчитан на сохранность в атмосфере Венеры и поэтому дошел до поверхности Земли. По прогнозам баллистиков, вероятность приводнения спутника в мировом океане составляла более 90%. Только 10% приходились на сушу, из них 3% — на территорию СССР. Выпали именно эти 3%. Но если, пользуясь теорией случайных процессов, подсчитать, какова вероятность найти вымпел на территории СССР, вряд ли эта величина будет сильно отличаться от нуля. Но свершилось!

Атомный взрыв в стратосфере

1 ноября был ясный холодный день, дул сильный северный ветер. На старте шла подготовка к вечернему пуску. Я забежал после обеда в домик, включил приемник, убедился в его исправности по всем диапазонам. В 14 часов 10 минут вышел на воздух из домика и стал ждать условного времени. В 14 часов 15 минут при ярком солнце на северо-востоке вспыхнуло второе солнце. Это был ядерный взрыв в стратосфере — испытание ядерного оружия под шифром К-5. Вспышка длилась доли секунды. Взрыв ядерного заряда ракеты Р-12 на высоте 60 километров проводился для проверки возможности прекращения всех видов радиосвязи. По карте до места взрыва было километров 500. Вернувшись быстро к приемнику, я убедился в эффективности ядерного эксперимента. На всех диапазонах стояла полнейшая тишина. Связь восстановилась только через час с небольшим. Пуск по Марсу состоялся в 19 часов 14 минут. К этому времени ионосфера пришла в норму после ядерного взрыва. Во всяком случае, телеметрический контроль по всем станциям шел без замечаний.

Пилотируемый космический корабль «Восток»

11 октября 1960 года Хрущев подписывает постановление, в котором создание пилотируемого космического корабля «Восток» объявляется задачей особой важности. В начале 1960 года было выпущено специальное «Положение по ЗКА» (заводской чертежный индекс «Востока»). В положении впервые директивно определялся порядок изготовления и заводских испытаний всех систем для пилотируемых полетов. Комплектующие «Восток» агрегаты, приборы, системы должны были маркироваться и иметь запись в формуляре «Годен для ЗКА». Поставка каких-либо комплектующих изделий на сборку ЗКА без прохождения ими полного цикла заводских испытаний запрещалась. Военным представителям предписывалось вести строжайший контроль за качеством и надежностью. За качество изделий с маркировкой «годен для ЗКА» несли личную ответственность главные конструкторы и руководители предприятий. Они не имели права передоверить свою подпись кому-либо из заместителей. «Положение по ЗКА» сыграло большую дисциплинирующую роль в нашей промышленности. Эскизным проектом перед кораблем ЗКА ставилась пока только одна задача — обеспечить многочасовой полет человека в космическом пространстве по орбите спутника Земли и безопасное возвращение его на Землю. Для будущего космонавта не предусматривалось заданий научного, прикладного или военного характера. Только бы слетал и остался жив. А там посмотрим!

далеко не все генералы стремились приобщиться к пилотируемым успехам. Министр обороны Малиновский, его заместитель Гречко, начальник Генерального штаба Захаров очень ясно давали понять, что «Востоки» им не нужны. Королев вместе с Келдышем должны были маневрировать — идти на сближение с ВВС, но в то же время доказывать высшим военным руководителям — маршалам «от инфантерии» (так любил шутить над высоким военным начальством полковник Цыбин), что космонавтика необходима обороне.
— Кто же убедит Малиновского, что теперь и бабам пора лететь в космос? — задал явно провокационный вопрос Королеву Цыбин.
— Этим пусть занимаются твои друзья Каманин и Руденко. Нам пора брать отбор и подготовку в свои руки.

Идея центрального привода - использовать для управления ракетой отклонение основных ракетных двигателей

Одним из вопросов, при обсуждении которого очень заинтересованно выступили Пилюгин и оживившийся Глушко, было мое предложение о введении на Р-9 так называемого «центрального привода». Вместо газоструйных рулей, применявшихся до появления ракеты Р-7, и вместо рулевых камер, появившихся на Р-7, мы предлагали использовать для управления ракетой отклонение основных ракетных двигателей. Двигатель первой ступени был четырехкамерный при едином общем турбонасосном агрегате. Для поворота каждой из четырех камер требовались очень большие моменты, недоступные нашим обычным электрическим рулевым машинам. Поэтому мы и предложили идею «центрального привода». В качестве рабочего тела для гидравлических цилиндров, управляющих отклонением каждой из камер, использовали керосин, который отбирали от основной магистрали, питающей все четыре камеры после турбонасосного агрегата. Давление керосина после насоса составляло 140 атмосфер. Это позволило сделать силовые цилиндры сравнительно небольших размеров. Каждая из четырех камер отклонялась на ± 6 градусов относительно нейтрального положения. Эти отклонения создавали вполне достаточные моменты для управления ракетой. Силовые цилиндры вместе с управляющими реле и потенциометрами обратной связи были скомпонованы в виде единого агрегата, который входил в состав основной двигательной установки.
Разработка нового рулевого агрегата была выполнена молодым специалистом Виктором Шутенко под руководством Калашникова и Вильницкого. Шутенко поступил на работу в начале 1959 года и, увлеченный ответственным поручением, довел новую идею до успешной реализации. К моему удивлению, на Совете Глушко очень похвально отзывался о новой идее и заявил, что рулевые агрегаты центрального привода уже закомпонованы в новом двигателе, схема отбора керосина с ним согласована, но надо обязательно обеспечить поставки новых рулевых машин в ОКБ-456 для совместных испытаний на огневых стендах. Для меня и моих товарищей принятие решения о центральном приводе было идеологической победой, открывавшей новое направление в технике управления. Идея центрального привода, предложенного мною, Калашниковым и Вильницким, получила широкое распространение.

Конфликт Королёва и Глушко

По поводу выбора компонентов топлива Королев и Глушко никак не могли прийти к согласию. Когда была получена информация о том, что в «Титане-1» американцы используют жидкий кислород, Королев и на Совете главных, и в переговорах по «кремлевке» говорил, что это подтверждает правильность нашей линии при создании Р-9. Он считал, что мы не ошиблись, выбрав Р-9А на кислороде, а не Р-9Б на высококипящих компонентах, на чем настаивал Глушко.
Однако в конце 1961 года появилась информация, что та же фирма «Мартин» создала ракету «Титан-2», предназначенную для поражения важнейших стратегических объектов. Автономная система управления «Титана-2» обеспечивала точность стрельбы 1,5 км при дальности 16 000 км! В зависимости от дальности головная часть комплектовалась зарядом мощностью от 10 до 15 мегатонн. Ракеты «Титан-2» размещались в одиночных шахтных пусковых установках в заправленном состоянии и могли стартовать через минуту после получения команды. Американцы отказались от кислорода и использовали высококипящие компоненты.
Одновременно поступили данные о снятии «Титана-1» с вооружения в связи с невозможностью сокращения времени готовности из-за использования жидкого кислорода. Теперь уже злорадствовал Глушко. Отношения между Королевьм и Глушко никогда не были дружескими. Конфликт по выбору двигателей для Р-9, начавшийся в 1958 году, в последующем привел к обострению и личных, и служебных отношений, от чего страдали как они оба, так и общее дело.

Идея укрытия МБР в вертикальных шахтах

Американцы намного опередили нас с разработкой идеи укрытия ракет в вертикальных шахтах, выполняющих одновременно роль ядерного бомбоубежища и пусковой установки. Ракеты «Титан-2», а вслед за ними сотни твердотопливных «Минитменов» начиная с 1960 года принимались на вооружение и устанавливались на дежурство в шахтные пусковые установки (ШПУ). Советское руководство с опозданием, только после изучения разведывательных данных об американских ракетных шахтах, приняло в 1960 году решение о строительстве ШПУ для Р-12, Р-14, Р-16, Р-9 и последующих модификаций.
Сооружение ШПУ потребовало разработки новых подземных систем подготовки и пуска. На полигонах появились совершенно секретные объекты под речными названиями: «Двина», «Чусовая», «Шексна» и «Десна». Каждая река была приписана к «своей» ракете. Из-за требований автоматического пуска и переделки самих ракет под условия длительного хранения и безопасного вылета из шахт проблемы возникали одна за другой. Общие объемы работ и соответственно затраты на сооружение ШПУ намного превосходили соответствующие объемы для открытых наземных стартов. Первые Р-16 в варианте наземного старта были поставлены на дежурство уже в апреле 1961 года. Для сдачи на дежурство в шахтном варианте для этой же ракеты потребовалось еще два года упорной работы.

Р-9

Красота и строгость форм «девятки» дались не даром. Борьба с лишними килограммами сухой массы велась непримиримо. Мы боролись за километры дальности жесткой весовой политикой и совершенствованием параметров всех систем. Глушко, несмотря на страх перед самовозбуждением колебаний «высокой частоты», увеличил давление в камерах по сравнению с «семеркой» и спроектировал двигатель РД-111 для «девятки» очень компактным, по размерам почти таким же, как РД-107 «семерки». Он развивал тягу у земли 140 тс (двигатель РД-107 — 82 тс), давление в камере достигало 80 атмосфер (у РД-107 — 60 атмосфер). Повышение давление и было одной из возможных причин возникновения «высокой частоты». РД-111 имел четыре камеры сгорания при одном, как и у РД-107, общем турбонасосном агрегате (ТНА). Принципиально новым было то, что камеры устанавливались на двигательной раме в подшипниках, оси которых располагались в плоскостях курса и тангажа. Путем поворота камер гидравлическими рулевыми машинами центрального привода на участке траектории первой ступени достигалось полное управление полетом.
ТНА очень компактно располагался над камерами и был связан с ними гибкими сильфонными шлангами. В отличие от двигателей «семерки» для привода ТНА не требовалась перекись водорода. Газ для привода турбины вырабатывался в газогенераторе за счет сжигания небольшой части топлива. Первичная раскрутка ТНА производилась пороховьм стартером. Для регулирования двигателя по тяге и соотношению компонентов мы разработали специальные электроприводы.
Чтобы использовать все топливо, не оставляя сотни килограммов в виде «гарантийных запасов», мы разработали ДРОБ — дискретную (по современной терминологии — цифровую) систему регулирования опорожнения баков. Константин Маркс, Павел Кулиш и Владимир Вороскалевский имели все основания гордиться емкостными датчиками в баках и транзисторной логикой. Система оказалась надежнее и проще, чем аналогичная у «семерки». Революционное предложение по центральному приводу для качания камер двигателя кроме всех прочих преимуществ дало возможность снизить емкость и существенно уменьшить массу бортовых батарей.
Еще одним революционным предложением был ЖБК — желоб бортовых коммуникаций. В этом желобе, протянувшемся по образующей от второй ступени до стартового стола, были проложены гидравлические и электрические коммуникации, необходимые для связи ракеты с «землей» до самых последних секунд. Обычно для связи с «землей» многочисленные трубки и кабели тянутся к наземному оборудованию по конструкции ракеты и летят затем вместе с ракетой ненужным в полете грузом. «Все, что не требуется в полете, не должно улетать» — под таким лозунгом мы «переселили» с «борта» в ЖБК сотни килограммов всяческих коммуникаций. Сам ЖБК внушительных размеров отстреливался от ракеты и с грохотом стукался о бетон стартовой площадки за секунды до взлета.
Ажурная ферма соединяла вторую ступень с первой. После разделения ступеней сбрасывалась конструкция хвостовой части второй ступени. В полете вторая ступень таким образом сразу облегчалась на 800 кг. Двигателю Косберга тягой 30 тонн второй ступени «девятки» предстояло надолго войти в историю космонавтики. После доработки вторая ступень с этим двигателем заняла место третьей ступени ракеты «Союз», получив наименование блок «И». Косберг создал надежный кислородно-керосиновый двигатель. Отработанный в турбонасосном агрегате двигателя генераторный газ использовался в качестве рабочего тела в рулевых управляющих соплах. После двух недель наземных тренировок и устранения замечаний первый пуск первой ракеты Р-9 был назначен на 9 апреля 1961 года. Это совпадало с самыми напряженными днями подготовки к пуску Гагарина.

Королев поддержал очень активную позицию Мишина, предлагавшего необычный вариант боевого старта «Долина». По этому проекту незаправленная ракета «дежурила» на «Долине» в горизонтальном положении в специальном блиндаже. Здесь же находились хранилища топлива. Кислород в хранилище доводился до переохлажденного состояния в емкости, закрытой экранно-вакуумной изоляцией. Для поддержания вакуума в больших объемах потребовались специальные насосы. Наша промышленность их не выпускала. Королев добился решения ВПК об организации производства таких насосов по образцу фирмы «Филипс». Конечно, фирма об этом ничего не знала.
Проектирование и строительство первых позиций «Долина» проводилось ОКБ-1 со смежными организациями практически без участия главного конструктора наземных стартовых систем Бармина. Закон, гласящий, что «всякая инициатива наказуема», оказался справедливым. Все тяготы по проектированию, строительству и сдаче в эксплуатацию «Долины» выпали на долю ОКБ-1. Анатолий Абрамов, Борис Дорофеев, Владимир Караштин, Виктор Овчинников и многие другие наши специалисты переключились на эту ударную стройку. Большая дополнительная нагрузка легла и на завод.
История с «Долиной» очень показательна с точки зрения поведения главного конструктора ракетного комплекса. Это один из примеров, относящихся к организации работ не только у Королева, но по его примеру и у Янгеля, и у Челомея, и у Макеева, а позднее и у Надирадзе. Очень убедительно было продемонстрировано преимущество разработанной ОКБ-1 оригинальной системы хранения жидкого кислорода. Потери сократились по сравнению с тем, что происходило на старом заправочном оборудовании, в сотни раз. Однако с автоматизацией всех подъемно-транспортных операций для вывоза и установки ракеты в вертикальное положение, последующей скоростной заправкой, прицеливанием, заключительными испытаниями перед пуском не все сразу получалось.
Разработку АСП — автоматической системы подготовки старта -поручили Караштину, выпускнику Таганрогского радиотехнического института. Он был направлен к нам вместе с Карповьм и Шевелевым, которые начиная с третьего спутника захватили фронт разработок системы автоматического управления космическими аппаратами. Широчайший диапазон для приложения творческих способностей был у молодых инженеров, попавших в поток наших программ. Вместе с «телефонными» специалистами ленинградского завода «Красная заря» удалось довести время готовности Р-9 к пуску, считая от горизонтального положения, до 20 минут.
Неожиданным оказалось, что дальнейшее сокращение цикла готовности определяет не процесс заправки, а время раскрутки гироприборов до номинального числа оборотов — 60 000 в минуту. На этот процесс требовалось 15 минут. Как же американцы ухитряются доводить готовность до двух-трех минут? Вскоре мы получили информацию, что на американских ракетах роторы гироприборов вращаются непрерывно в течение всего дежурства. Виктор Кузнецов по этому поводу сказал, что наша промышленность не хочет выпускать прецизионные подшипники с ресурсом непрерывной работы в течение года. Начались продолжавшиеся многие годы работы по созданию гироскопических приборов на новых принципах. Жесткие требования по боеготовности ракет, годами дежуривших на боевых позициях в состоянии менее чем минутной готовности, привели к созданию различных инерциальных систем ракетной навигации, элементы которых нашли успешное применение в других областях техники управления движением.

Для окончательного решения вопроса о возможности принятия Р-9 на вооружение был назначен третий этап ЛКИ. Его называли «совместные ЛКИ», имея в виду, что основную работу проводят штатные военные расчеты, а представители промышленности выполняют в основном роль наблюдателей. За год, с 11 февраля 1963 года по 2 февраля 1964 года, было пущено 25 ракет. Из них 17 достигли цели. Итого: на три этапа ЛКИ было затрачено 54 ракеты без малого за три года. Несмотря на не очень утешительные итоговые цифры надежности, ракеты Р-9 под индексом Р-9А 21 июля 1965 года были приняты на вооружение и установлены на дежурство.
Опыт, полученный при пусках, и повышение культуры серийного производства на заводе «Прогресс» делали свое дело. При так называемых «серийных контрольных отстрелах» уже после принятия на вооружение в период с 15 мая 1964 года по 16 декабря 1968 года из 16 ракет 14 дошли до цели! Для «девятки» были разработаны два варианта моноблочных ядерных головных частей: штатная и тяжелая. Штатная имела мощность 1,65 мегатонны, и с ней достигалась дальность до 14000 км. «Тяжелая голова» имела мощность 2,5 мегатонны и могла быть доставлена на расстояние 12500 км. КВО ракеты Р-9А при использовании радиоканала управления не превышало 1600 метров.

По числу ШПУ, дежуривших в ожидании возможной ядерной войны, Р-9А сильно-отстала от шахтного варианта Р-16У, которая была принята на вооружение в июле 1963 года, на два года раньше Р-9. Ракета Р-16 имела полностью автономную систему управления. КВО головных частей составляло 2700 метров. Ракета могла оснащаться легкой головной частью мощностью 3 мегатонны и тяжелой — мощностью 6 мегатонн. Когда разгорелись споры о преимуществах и недостатках ракет на высококипящих компонентах по сравнению с кислородными, мы отбивались тем, что у Р-16 время готовности практически ненамного меньше, чем у девятки. Р-16 не могла долго находиться в заправленном состоянии — агрессивные компоненты способны были привести в негодность арматуру. Поэтому ракеты дежурили с пустыми баками. Хотя Р-16 стала базовой ракетой для формирования мощных соединений РВСН, но она к 1965 году, так же как и Р-9А, по многим показателям уступала американским межконтинентальным ракетам. Р-9А и Р-16 следует отнести к первому поколению наших межконтинентальных ракет, находившихся длительное время на боевом дежурстве.

Ремонт магистрали на заправленной ракете: успешный и трагический

От Осташева мы узнали подробности импровизированного ремонта кислородной магистрали. Укрывшись за ближайшей стенкой от паров кислорода, Воскресенский снял свой берет, бросил его на землю и… помочился. Осташев присоединился и тоже добавил влаги. Затем Воскресенский быстро отнес мокрый берет к подтекающему фланцу и с виртуозностью опытного хирурга точно приложил его к месту течи. За несколько секунд прочная ледяная корка-заплата «заштопала» кислородную подпитку ракеты. Среди специалистов, слетевшихся на полигон по случаю пилотируемого пуска, были женщины, которым, по мнению Воскресенского, из этических соображений не следовало знать о таком его «гусарском» подвиге.

Однако были и трагические случаи, связанные с нарушениями целостности кислородной магистрали. Во время подготовки к пуску модифицированной «семерки» — 11К511У со спутником разведки на плесецком полигоне 18 марта 1980 года после заправки ракеты кислородом на стартовой площадке начался пожар, быстро перекинувшийся на заправленную ракету. В огне погибли десятки людей. Государственную комиссию по расследованию возглавил председатель ВПК. В подобных случаях установить истинные причины катастрофы, произошедшей на земле, труднее, чем при аварии ракеты в далеком полете. Одной из вероятных версий этого трагического чрезвычайного происшествия сочли попытку устранения течи из наземной кислородной магистрали. Говорили, что для ремонта использовали грязную тряпку, окунули ее в воду и попытались обмотать место течи. В обтирочной тряпке соотношение паров кислорода с неведомыми компонентами грязных машинных масел могло оказаться взрывоопасным. Об этой катастрофе, естественно, никаких публикаций не появилось — никто из высоких чинов тогда не погиб. Это была вторая после 24 октября 1960 года крупная наземная ракетно-пусковая катастрофа.

1961 год - состояние ракетного щита СССР

В начале 1961 года у нас было только четыре реальных старта для межконтинентальных Р-7А. Два в Тюратаме и два в Плесецке. Если все четыре ракеты после суточной подготовки долетят до Америки, на нее будет обрушено в общей сложности 12 мегатонн. Хрущев, прекрасно зная истинное положение дел, блефовал, противопоставляя нашу ракетную мощь сотням американских летающих крепостей В-52 — носителей ядерного оружия, десятку «Титанов» и «Атласов». Американская разведка легко могла доказать неоспоримость ядерного превосходства США. Мы в ОКБ-1, наши друзья и конкуренты в Днепропетровске прекрасно понимали, что только Р-9А, отличавшаяся от Р-9 более мощным зарядом и массой головной части, или Р-16 способны в ближайшие один-два года радикально изменить соотношение стратегических сил.

Спутник фоторазведки «Зенит-2»

Главным разработчиком фотоаппаратуры для наших будущих разведчиков был определен Красногорский оптико-механический завод. Он имел большой опыт по созданию аппаратуры для аэрофотосъемки. Наши требования предусматривали установку фотоаппаратов в спускаемый аппарат, иллюминатор которого гарантировал герметичность без искажения кадра. Требовалось полностью автоматизировать процесс съемки и протяжки пленки, обеспечить сохранность ее в специальной кассете при спуске на Землю и посадке с ударной перегрузкой до 20 единиц. Первый космический фотоаппарат красногорского завода получил название «Фтор».
Это условное наименование так и осталось на последующие годы. Главный конструктор фотоаппаратов Бешенов и его сотрудники упорно добивались от наших проектантов и конструкторов создания «особых условий» для оптики фотоаппаратов. Одним из самых трудных для нас было требование поддержания температуры объектива с отклонением от заданного значения не более чем на 1°С, а скорость изменения температуры не должна была превышать 0,1°С в час. От незначительной разницы температур на стеклах иллюминатора изменялась их кривизна. Для длиннофокусного объектива фотоаппарата это приводило к искажению изображения.
Мы должны были вводить в фотоаппарат данные о скорости и высоте полета. Они использовались в механизме протягивания пленки для компенсации сдвига изображения. Заданная разрешающая способность снимка могла быть обеспечена только в том случае, если отклонение от заданной скорости компенсационного движения пленки не приводило к смещению «остановленного» изображения более чем на 0,01 мм. В расчетах и испытаниях на Земле все эти и масса других проблем вроде бы были решены, но что будет в полете? По командам с Земли предусматривалось управление набором светофильтров, экспозицией, выбор координат начала и конца съемки и числа кадров. Детальная программа управления фотопроцессом по радиолинии закладывалась в «Гранит» — бортовое программно-временное устройство.

Предусматривался и вариант оперативной фоторазведки — возможность получать информацию в процессе полета, не ожидая возвращения на Землю спускаемого аппарата, его поисков, извлечения, доставки и проявления пленки. На этот случай был разработан специальный фототелевизионный комплекс «Байкал». Фотопленка непосредственно после съемки тут же на «борту» поступала в проявочное устройство. После проявки, закрепления и сушки кадр за кадром протягивались перед видеокамерой и по телевизионному каналу «Калина» передавались на Землю. Это сложное устройство разрабатывалось НИИ-380 в Ленинграде.
Посещая НИИ-380, имевший открытое название Всесоюзный научно-исследовательский институт телевидения ВНИИТ, я встречал очень теплый заинтересованный прием не только потому, что приезжал как богатый и вооруженный постановлениями заказчик. НИИ-380 был наиболее квалифицированной и авторитетной организацией страны в области телевидения. Директора института Игоря Александровича Росселевича и работавших под его началом молодых энтузиастов телевизионной техники не требовалось уговаривать. Они сами стремились вывести телевизионную технику в космос. Первый пилотируемый корабль «Восток» и первый космический разведчик «Зенит-2» были оснащены телевизионной аппаратурой и радиолинией видеопередач с «борта» разработки НИИ-380.
«Байкал», занимавший большой объем в спускаемом аппарате, испытатели на полигоне сразу переименовали в ВПК — «банно-прачечный комбинат». И тому были веские основания. При первых же испытаниях из него потекли растворы и пошел пар. Вообще его подготовка к полету доставляла массу хлопот, вызывала упреки и остроты в адрес молодых разработчиков. Для радиоразведки — обнаружения мест расположения радиолокаторов и исследования возможности подслушивания радиопереговоров — институт № 108, которым в свое время руководил Аксель Берг, разработал сложную радиоаппаратуру, именовавшуюся «Куст». Собранная этим «Кустом» информация записывалась специальным запоминающим устройством, которое должно было быть доставлено на Землю в спускаемом аппарате.
Управлять космическим разведчиком, который назвали «Зенит-2», было куда сложнее, чем «Востоками». Для гарантии попадания в поле зрения фотоаппарата нужных объектов предусматривалась довольно сложная программа управления с Земли по специальной командной радиолинии. По сравнению с «Востоками», «Лунами», «Венерами» и «Марсами», для которых управление осуществлялось с помощью разовых команд и уставок (заданное числовое значение для ограниченного числа параметров), объем информации, которую надо было передавать на борт «Зенита», возрос в десять раз. Каждый сеанс фотографирования требовал своей индивидуальной программы.
Для «Зенитов» в параллель разрабатывались две программно-командные радиолинии: первая в НИИ-648 и вторая в НИИ-10. Опережала разработка Юрия Козко в НИИ-648. Она и оказалась на первых аппаратах. В течение 1960 года к нам полностью перешла из НИИ-1 вся «команда» Раушенбаха. После значительного усиления этой компании нашими коренными и бывшими грабинскими электронщиками, схемщиками и конструкторами в начале 1961 года в производство уже пошли приборы их разработки, составляющие комплекс управления движением, который назывался «Чайка». Это была «нулевая» «Чайка». Потом для новых объектов появились новые разработки систем управления движением и навигации, которые уже именовались «Чайка-1», «Чайка-2» и т.д. На современных «Союзах» летает уже «Чайка-5».
На «Зените-2» впервые прошли проверку изобретения, которые вошли в последующие «Чайки». Это, прежде всего, ИКВ — инфракрасная вертикаль, от которой, как от печки, начинался танец ориентации, гироорбитант и не всегда надежно заменявшая его система ионной ориентации по курсу. По сравнению с «Востоками» требования к точности ориентации оказались очень высокими. Задел, имевшийся по «Востокам», здесь не помогал. Из коллектива Раушенбаха этими новыми проблемами занимались Токарь, Легостаев, Князев, Бранец, Комарова. Практически в течение всего полета система управления движением должна была поддерживать трехосную ориентацию в орбитальной системе координат. В такой системе одна из осей направлена по местной вертикали, другая — по движению космического аппарата. Отклонение от заданной ориентации более чем на один градус резко снижало качество изображения.
Время активного существования на орбите, исходя из запасов пленки и рабочего тела для ориентации, составляло восемь дней. Обеспечить работу всех систем в течение такого времени можно было только пополняя запасы электроэнергии за счет Солнца. Потребовалась разработка ориентируемых солнечных батарей. Полная автоматизация всех процессов на «борту» при постоянном контроле с Земли и вмешательстве с помощью программно-командной радиолинии потребовала разработки на новых принципах системы управления бортовым комплексом. Основные идеологи бортового комплекса Карпов и Шевелев, загруженные «Востоками», поручили конкретную разработку двум «братьям-электрикам» Александру и Николаю Петросянам. Не будучи связаны постоянной мелочной опекой руководства, они очень увлеченно трудились и разработали систему централизованного распределения электроэнергии и программно-логического управления всем бортовым комплексом. «Два Петросяна» могли быстро проследить по многолистовой электрической схеме все замысловатые пути-дороги электрических команд и ответить на вопрос: «Что будет, если здесь обрыв, а там „минус“ на корпус?»
Возвращение «Зенита» на Землю также отличалось от возвращения «Востоков». Мы не могли надеяться только на солнечную ориентацию, которая для посадки на заданный полигон определялась очень ограниченным числом дат и временем суток. Перед выдачей тормозного импульса ориентировали корабль с помощью ИКВ одной осью на Землю и вокруг нее гироорбитантом разворачивали аппарат так, чтобы сопло двигателя исаевской ТДУ было направлено по вектору орбитальной скорости. После выбора наиболее выгодного в данных сутках посадочного витка на «борт» в зонах связи закладывалась программа, которую затем отрабатывал «Гранит», выдавая все необходимые для ориентации и запуска двигателя команды.
Все процессы на «борту» не только строго регламентировались во времени, но еще должны были быть точно привязаны к наземному времени. Для «Зенита-2» разработали специальные электронные часы высокой точности «Лиана». Их делал в Ленинграде главный конструктор одного из электронных НИИ Бегун. По этому поводу, когда «Лиана» на «борту» капризничала, сыпались шутки, что «Лиана» убежала от Бегуна или отстала от Бегуна.
В создании «Зенита-2» участвовало кроме нас более двадцати организаций, имевших своих главных конструкторов. Были и обиженные. Рязанский обиделся на меня, а потом жаловался Королеву, что на «Зените-2» не устанавливается аппаратура НИИ-885 для контроля орбиты. Действительно, мы коллегиально приняли решение установить для контроля орбиты ответчик «Рубин», а для передачи телеметрической информации «Трал». И то и другое было разработкой богомоловского ОКБ МЭИ. Королев был раздражен отказами аппаратуры Богомолова на носителях, но Рязанскому ответил: — Если ты можешь предложить что-либо лучше, я немедленно дам команду «выбросить с борта Богомолова». Но в это время НИИ-885 ничего предложить еще не мог. Пилюгин, не получив никаких заданий для «Зенита-2», усмотрел в этом потенциальную угрозу своей монополии на разработку инерциальных систем. Это действительно было так. К тому же очень большая доля работ была передана Виктору Кузнецову, с которым мы научились сотрудничать напрямую в создании систем управления движением.
Эскизный проект «Зенита-2» оформлялся, обсуждался и утверждался в зазоре между полетами Гагарина и Титова. Рабочие чертежи всей конструкции и приборов были запущены в производство еще до утверждения эскизного проекта. Вернувшись с полигона в августе после полета Титова, я обнаружил, что Турков, получив мощный разнос от Королева, передает в КИС — контрольно-испытательную станцию — для испытаний весь аппарат, не дожидаясь окончания его комплектации. Только в КИСе, соединив все приборы сотнями кабелей в единую систему, мы поняли: клятвы самых надежных электриков, что все схемы на бумаге десятки раз просмотрены и независимыми контролерами проверены, не должны успокаивать. Первое же включение в КИСе показало такое количество ошибок и совершенно немыслимых схемных завязок, что возникло желание начать проектирование сначала. Но эту мысль отбросили и стали прорываться через лес собственных ошибок дальше. Наскоро доиспытав «Зенит-2» в КИСе, Турков отправил его на техническую позицию (ТП) в Тюратам. Получив от Королева команду быть техническим руководителем испытаний на ТП, я отправил на полигон ведущего конструктора Бориса Рублева, а сам задержался, чтобы проследить за вылетом всех участников работ своих и смежных организаций. В качестве главного представителя по конструкции корабля Королев направил на полигон Павла Цыбина. Решение о передаче всей дальнейшей работы по «зенитной» тематике в Куйбышев еще не созрело, и по различным признакам нам казалось, что СП намерен назначить Цыбина главным конструктором «Зенитов» на тот случай, если эта тематика останется у нас надолго.

Не обошлось и без горьких разочарований. Качество изображения после обработки пленки в «Байкале» и передачи по радио на Землю было низким. По предложению военных мы с четвертого летного «Зенита-2» сняли «Байкал» и вместо него установили два модернизированных фотоаппарата с фокусным расстоянием по одному метру. Таким образом, начиная с «Космоса-10» на борту устанавливали по четыре фотоаппарата. Три из них с фокусным расстоянием по одному метру производили съемку трассы шириной 180 км. Можно было производить съемку трасс сериями различной протяженности. С помощью программных разворотов можно было фотографировать районы, расположенные в стороне от трассы полета. Совместная обработка фотографий позволяла получать пространственное изображение местности, картографирование и точную фотографическую привязку.

Разработка в СССР твердотопливных баллистических ракет

Заряд, составляющий в твердотопливных ракетах единое целое с двигателем, в процессе горения не может охлаждать сопло, как это делает горючее в ЖРД. Интенсивность теплового воздействия продуктов сгорания на оболочку корпуса РД с большой продолжительностью работы достигает недопустимо высокого уровня. Кроме того, топливный заряд при длительном хранении или воздействии рабочего давления растрескивался, боковые поверхности заряда воспламенялись и температура была столь высока, что корпус прогорал. Заряды из стабильного бездымного шашечного пороха на специальных растворителях оказались хороши для ракетных снарядов, но совершенно не пригодны для больших ракет. Обычные РДТТ имели по сравнению с ЖРД низкий удельный импульс тяги.
Со времен классических трудов пионеров ракетной техники считалась незыблемой истина, что твердое топливо — разновидности порохов — применяется в тех случаях, «когда требуется простой, дешевый, кратковременно действующий движитель». Для ракет дальнего действия должно использоваться только жидкое топливо. Так продолжалось до начала 1950-х годов, пока лаборатория реактивного движения Калифорнийского технологического института не разработала смесевое твердое ракетное топливо. Это был совсем не порох. Общим с порохами являлось только то, что горючему не требовался посторонний окислитель — он содержался в составе самого топлива. Смесевое твердое топливо, изобретенное в США, по своим энергетическим характеристикам намного превосходило все сорта наших порохов, применявшиеся в ракетной артиллерии. Мощная американская химическая промышленность с подсказки ракетчиков оценила перспективность открытия и разработала технологию крупномасштабного производства. Смесевое твердое ракетное топливо представляет собой механическую смесь твердых мелких частиц окислителя, порошка металла или его гидрида, равномерно распределенных в органическом полимере, и содержит до 10-12 компонентов. В качестве окислителей применяются богатые кислородом соли азотной (нитраты) и хлорной (перхлораты) кислот и органические нитросоединения. Основным горючим является металл в виде высокодисперсных порошков. Наиболее дешевое и распространенное горючее — порошок алюминия.
Смесевые топлива даже при хорошо налаженной технологии остаются значительно более дорогими по сравнению с лучшими по энергетическим показателям жидкими компонентами. При заливке в корпус ракеты формируется внутренний канал горения. Корпус двигателя дополнительно защищается от теплового воздействия слоем топлива. Стало возможным создание РДТТ со временем работы в десятки и сотни секунд. Новая технология снаряжения, большая безопасность, способность смесевых топлив к устойчивому горению дали возможность изготавливать заряды больших размеров и тем самым создавать высокое значение коэффициента массового совершенства, несмотря на то, что удельный импульс тяги РДТТ даже у лучших смесевых рецептов существенно ниже, чем у современных ЖРД — жидкостных ракетных двигателей. Однако, конструктивная простота: отсутствие турбонасосного агрегата, сложной арматуры, трубопроводов — при высокой плотности твердого топлива позволяет создавать ракету с более высоким числом Циолковского.

В ноябре 1959 года пробивная сила Королева и раздражающая информация из-за океана сработали на высшем уровне. Вышло постановление правительства о разработке ракеты на дальность 2500 км с использованием зарядов из баллистных порохов с массой головной части 800кг. Ракета именовалась РТ-1. Это было постановление правительства о создании в Советском Союзе БРДД на твердом топливе, главным конструктором которой был Королев. Сразу по выходе постановления ей был присвоен индекс 8К95. В начале 1960 года в ОКБ-1, несмотря на возмущение Мишина, над этой ракетой уже работало полтысячи человек. Во время визита в ОКБ-1 Брежнева макет ракеты был выставлен в цехе № 39 и Садовский был удостоен чести сделать доклад секретарю ЦК КПСС. По инициативе Мишина там был выставлен макет конкурирующего проекта — «пузырь» на ЖРД Исаева. Королев пошел в данном случае на уступки, желая продемонстрировать свою объективность. Сам Исаев от этого был не в восторге. «Пузырь» дальше выставки так и не пошел.
РТ-1 была в необычайно короткие сроки спроектирована и запущена в производство в новой для ракетной промышленности кооперации. Впервые технология изготовления ракеты определялась не машиностроителями, а химиками, пороховиками, специалистами тканевой технологии изготовления стеклопластиковых корпусов. Все приборное оборудование системы управления изготавливал НИИ-885, а телеметрию «Трал» поставляло ОКБ МЭИ. В моих отделах проектировались рулевые машины и система АПР — автоматического подрыва ракеты. 1961 год ушел на производство и стендовую отработку. Весной 1962 года Королев назначил Шабарова руководителем летных испытаний на Государственном центральном полигоне (ГЦП) в Капустином Яре. Председателем Госкомиссии согласился быть бессменный начальник ГЦП генерал Вознюк. В Капъяр впервые отправились на ЛКИ трехступенчатые твердотопливные ракеты.
При стартовой массе 35,5 тонны ракета была рассчитана на дальность 2500 км. Каждая из трех ступеней ракеты представляла собой механическую и огневую связку из четырех твердотопливных двигателей. Диаметр пороховых шашек каждого двигателя на первой ступени составлял 800 мм, у второй и третьей ступеней — 700 мм. Органами управления первой и третьей ступеней были поворотные двигатели, а второй ступени — аэродинамические рули.
Испытатели жидкостных ракет на полигонах считают заправку самым опасным и неприятным процессом. «Заправка» РТ-1 вызывала у испытателей восхищение. Из НИИ-125 прибывали готовые пороховые шашки, которые до закладки в корпуса каждого ракетного блока по инструкции полагалось тщательно обтереть медицинским спиртом. Вполне естественно, что аромат спирта вызывал эмоции гораздо более положительные, чем жгучие испарения азотной кислоты и надоевший запах керосина. 28 апреля 1962 года был проведен первый пуск РТ-1 — первой советской твердотопливной ракеты средней дальности. Первый и последующие два пуска аварийно прекращались по команде разработанной нами системы АПР. Она подрывала детонирующие шнуры, которые вскрывали двигатели и «обнуляли» тягу. Выявилась потребность в доработках зарядов и системы управления. ЛКИ возобновились только в марте 1963 года. Всего было испытано в полете девять ракет. Последний пуск состоялся в июне 1963 года. Головная часть достигла цели с отклонением вправо на 2,7 км и с перелетом по дальности 12,4км. Результаты по точности были разочаровывающими.

С октября 1968 года с плесецкого полигона начались регулярные отстрелы ракет для проверки теории растрескивания твердого топлива, которое предсказывал Челомей. Для этого выбирались ракеты с различными сроками хранения. Теория растрескивания не подтвердилась. С января 1970 по конец 1972 года проводилась замена первых партий 8К98 на модернизированные РТ-2П (8К98П). Значительную часть работ по модернизации РТ-2 провело самостоятельно ЦКБ-7. Модернизированные ракеты имели стартовую массу 51 тонну. Новая система инерциального управления, созданная в пилюгинском НИИАПе, имела прецизионную гироплатформу с троированными поплавковыми акселерометрами и вычислительную машину, обеспечившие КВО не более 1500 метров. Для РТ-2П была разработана совершенно новая головная часть. Главный конструктор из Арзамаса-16 Самвел Кочерянц создал более компактный ядерный заряд. Кроме того, ракета оснащалась ложными целями для преодоления системы ПРО. Модернизированная ракета была принята на вооружение в 1972 году.

В соревнование советских ракетных школ включается Надирадзе (НИИ Теплотехники)

Убедившись в преимуществах твердотопливных ракет, Устинов, еще будучи секретарем ЦК КПСС, сделал все возможное для развития новой фирмы НИИ Теплотехники генерального конструктора Александра Давидовича Надирадзе. Будущий академик и дважды Герой Социалистического Труда Надирадзе не стал конкурировать с Янгелем и Челомеем, укрывшими свои ракеты в шахты. Он положил ракеты на колеса, и таким образом появились подвижные старты — «сухопутные подводные лодки». Предполагалось, что в «особый период» ракетные самоходки покидают свои ангары и перед пуском укатывают в неизвестном и неожиданном для потенциального противника направлении. Именно это, а не укрепленная шахта, должно спасти их от возможного ядерного удара.
Подвижные ракетные комплексы внесли некоторое умиротворение в затянувшуюся «гражданскую войну» между ракетными школами Янгеля и Челомея. Дело в том, что постоянное ужесточение требований к живучести приводило к упорному соревнованию в строительстве защищенных шахтных пусковых установок для гарантированного ответного удара возмездия. Военные руководители НИИ-4 доказывали бесперспективность дальнейших крупномасштабных работ по повышению защиты шахтных пусковых установок и настаивали на необходимости развертывания более живучих подвижных грунтовых и железнодорожных комплексов. Эта концепция утвердилась после того, как Министерство обороны возглавил Устинов. Одной из труднейших для подвижного старта являлась проблема системы управления. Для координации всех работ по управлению новым видом ракетных комплексов Устинов предложил заместителю Пилюгина Финогееву пост заместителя министра оборонной промышленности. Получив согласие Пилюгина, Владлен Финогеев занял столь ответственное кресло и помогал рождению «Темпа», «Пионера», «Старта» и «Тополя», которые впоследствии получили натовские номера СС-20, СС-24, СС-25 и др.

Что делать в случае аварии или отказа?

Еще в первом ракетном десятилетии отрабатывалась система поиска ответов на эти вечные вопросы. Она состояла из ряда неписаных правил, которые стоит перечислить. Во-первых, прекращаются шумные и бессистемные дискуссии. Во-вторых, отвергается правовой принцип «презумпции невиновности». В поисках причин аварии предъявляются обвинения максимальному числу потенциальных виновников происшествия. В процессе поиска истинных причин неудачи каждый обвиняемый без адвоката обязан доказать свою невиновность. Для этого, в-третьих, создаются комиссии и группы по всем возможным направлениям поиска причин: изучение схем и конструкций, анализ телеметрии, методики заводских испытаний, замечаний при подготовке на полигоне, сбор документов и заключений по истории разработки и любых других «свидетельских показаний». В-четвертых, дается задание воспроизвести полетную ситуацию на следующем объекте, находящемся на заводе или технической позиции. Это своего рода следственный эксперимент. В-пятых, находящиеся вне подозрений члены оперативных групп и привлеченные к работе специалисты должны разработать и выполнить программу проверок всех работающих систем и обеспечить управление полетом так, чтобы («упаси и помилуй») не навредить больному.

1962 год - к соревнованию Янгеля (ОКБ-586) и Королёва (ОКБ-1) подключился Челомей (ОКБ-52)

В соревнование между школами Королева и Янгеля по созданию основных стратегических ракет в 1962 году включилась «третья сила» — ОКБ-52 авиационной промышленности, возглавляемое Владимиром Челомеем. Для Янгеля противостояние Королеву отошло на второй план. Появился новый серьезный идейный конкурент. В марте 1963 года ОКБ-52 получило задание создать межконтинентальную баллистическую ракету, по всем показателям превосходящую Р-9А и Р-16.
В технику баллистических ракет Челомей влетел на крыльях ракет крылатых. О Владимире Челомее я услышал в начале пятидесятых годов. Приехав в НИИ-885, как всегда, с массой вопросов по подготовке к пускам ракеты Р-2, я застал Рязанского и Пилюгина расстроенными и озабоченными сверх обычного. Рязанский очень неохотно, а Пилюгин с саркастической присказкой — «нам с Михаилом рекомендовали сушить сухари» — поведали о работе, которую они якобы завалили.
— Есть в авиационной промышленности такой изобретатель Челомей. Он сначала изобрел 10, а потом 16 «экзем».
— Каких «экзем»? — недоумевал я. — Вы что, с химическим оружием спутались?
— Да нет. Это самолет-снаряд — дальнейшее развитие немецкого Фау-1. Только у немцев все было элементарно просто, а у нас получилось гораздо сложнее. Челомей сначала воспроизвел Фау-1. Они, слава Богу, в серию не пошли. Нашлись умные люди, которые сказали, что это уже никому не нужно. Тогда он подвесил самолет-снаряд к настоящему самолету, доработал двигатель и добился скорости 800 километров в час вместо немецких 600. А «эксы» пошли от «иксов». Англичане же говорят не «икс», а «экс». Вот у нас ребята, которьм поручено спасать заваленную в МАПе работу, и говорят не 10 «иксов», 14 «иксов» или 16 «иксов», а столько-то «эксов». Кроме того, появился еще индекс ХМ, а по-рабочему «экземы».
— А вы-то здесь причем? Я знаю, что систему управления поручено было делать Антипову, на заводе № 122.
— Правильно, мы и знать ничего не знали, пока Челомей не придумал повысить точность. У автономной системы точность была не лучше, чем у немецких Фау-1, которьм, дай Бог, попасть в Лондон. Так вот, 16Х — это самолет-снаряд с радиоуправлением. Он подвешивается под брюхо самолета-носителя Ту-4 или Ту-2. После сброса с носителя самолет-снаряд должен управляться по радио экипажем самолета. Но управление задумали хитрое. На самолете-снаряде установили телевизионную камеру, которая должна обнаружить цель. Телевизионный сигнал поступает с самолета-снаряда на самолет-носитель. Там на экране экипаж должен распознать цель и выдать команды, корректирующие автопилот самолета-снаряда. В нужный момент выдается команда на пикирование для поражения цели. Если все будет работать, то есть надежда получить ошибку для 16Х ± 4,5 километра вместо ±15 километров, которая была у немцев. И все бы хорошо, если бы нашлись в МАПе разработчики системы такого хитрого радиотелеуправления.
— Год назад эту задачу «забили» в НИИ-885. Где-то в аппарате подсказали: «В НИИ-885 все умеют: радиокоррекцию для баллистических ракет делают, двигатели по радио выключают, скорость по радио измерять умеют, телеметрию делают, радиосистему для „Вассерфаля“ делали, так и с этой пустяковой задачей справятся». А когда мы разобрались, оказалось, задача — будь здоров! Это все равно, что задом въехать в гараж, который сам на колесах и отворачивается. К тому же, вместо водителя за рулем сидит за пультом оператор, которого обстреливают с земли, с воздуха, а по радиосвязи его материт какой-нибудь начальник, которому надо срочно отрапортовать о поражении цели.
— У нас своих забот выше головы, и мы, если честно признаться, за этой работой и не следили. Нашлись энтузиасты, которые чего-то напортачили, сроки сорвали и никакой системы не сделали. Мы оказались виноваты в срыве постановления. Хорошо еще, что вмешался Рябиков. Он-то понимает, насколько сложная это задача. Кроме того, оказалось, что аналогичную работу в КБ-1 ведет Сергей Берия. Он еще в дипломном проекте предложил радиоуправляемую воздушную торпеду для стрельбы по морским кораблям. Рябиков обещал за нас заступиться, тем более, что ВВС от этой работы хочет отказаться, — закончил свой рассказ Рязанский.
Провал работ по самолетам-снарядам грозил крупными неприятностями не только руководству НИИ-885, но и самому Челомею, если бы дело дошло до разбирательства у Сталина. Смерть Сталина сняла угрозу расправы, но работы постепенно прекратились. В 1955 году Челомею удалось воссоздать коллектив энтузиастов крылатых ракет в организации под наименованием ОКБ-52. Руководители ВМФ, в отличие от ВВС, проявили к самолетам-снарядам больше внимания. Челомей приложил немало усилий, чтобы вооружить подводные лодки крылатыми ракетами — так теперь стали называть самолеты-снаряды. Челомею за место для своих ракет на подводных лодках пришлось выдержать жестокую конкуренцию с именитыми конструкторами авиационной промышленности — Микояном, Ильюшиным и Бериевьм.
Ракета П-5, созданная в ОКБ-52, обладала существенными преимуществами. Основным была автоматическая система раскрытия крыла. Ракета со сложенными крыльями компактно умещалась на подводной лодке в пусковом контейнере. Для запуска включались два мощных твердотопливных ускорителя. Сразу после вылета ракеты из контейнера автомат раскрывал крылья, ускорители сбрасывались и полет продолжался с помощью маршевого турбореактивного» двигателя со скоростью, превышающей скорость звука. Крылатые ракеты с автоматически раскрывающимися крыльями были изобретением, которое позволило качественно опередить американцев по вооружению подводных лодок. Подводные лодки с ракетами П-5 были приняты на вооружение в 1959 году — через три года после принятия на вооружение подводных лодок, вооруженных баллистическими ракетами Р-11ФМ Королева — Макеева. Крылатые ракеты Челомея и баллистические — Макеева имели один общий недостаток: для пуска ракеты подводная лодка должна была всплывать.

Челомею с помощью НИИ-885 не удалось довести до реализации систему телеуправления крылатой ракетой с самолета-носителя. Примерно через 10 лет Челомей сдал на вооружение систему, в которой самолет-носитель был заменен на подводную лодку. Крылатая ракета после надводного старта осуществляла радиолокационный контакт с подводной лодкой вплоть до обнаружения целей радиолокационной головкой самонаведения ракеты. Радиолокационное изображение транслировалось на подводную лодку, где офицер-оператор производил выбор наиболее важной цели в морском соединении. После этого с подводной лодки подавалась команда на захват выбранной цели, и в дальнейшем ракета управлялась по сигналам своей системы самонаведения. Эта комбинированная система управления была создана в НИИ-49.
Безусловной заслугой Челомея бьио создание крылатых ракет подводного старта. В 1968 году на вооружение была принята система крылатых противокорабельных ракет «Аметист» с дальностью полета 80 километров. В 1969 году, используя богатый опыт и задел, ОКБ-52 разработало противокорабельные ракеты дальнего действия «Гранит», которые были сданы на вооружение в 1983 году. Идея универсальности использовалась Челомеем не только для баллистических ракет. В 1976 году ОКБ-52, называвшееся уже ОКБ общего машиностроения, начинает работы над универсальной морской крылатой ракетой «Метеорит-М» большой дальности. В результате многих неудач при испытаниях работы были прекращены. Однако, несмотря на загрузку тематикой боевых баллистических «соток», носителями «Протон» и орбитальными станциями «Алмаз», коллектив Челомея в течение восьмидесятых годов продолжал создавать новые поколения крылатых ракет. Среди всех «великих» главных и генеральных только Челомей работал над стратегическими крылатыми и баллистическими ракетами одновременно.

Соперничество трёх ракетостроительных школ в СССР

История разработок стратегического ракетного оружия насыщена своими большими и маленькими трагедиями. Соревнование с США в стремлении завоевать превосходство в ракетно-ядерном вооружении затруднялось внутренними противоречиями, борьбой технических идеологий и стратегических концепций. Инициатива разработок боевых ракетных комплексов, как правило, исходила не от военных заказчиков, а от конструкторских школ Королева, Янгеля, Челомея и, позднее, Надирадзе. Каждый выступал со своей концепцией, а стратеги Министерства обороны, разрабатывавшие различные тактико-технические требования, ориентировались то на одного, то на другого главного конструктора. Это теперь легко анализировать ошибки прошлого. «Издали виднее», — говорят историки. Тогда сделать правильный выбор было действительно очень трудно.
В последние годы правления Хрущева споры по поводу выбора системы ракетного вооружения сглаживались благодаря его постоянному вниманию и личному участию в процессе обсуждения. До октября 1964 года Хрущев так и не успел принять окончательное решение по выбору оптимального варианта межконтинентального ракетного комплекса. Главными конструкторами, предлагавшими каждый свою перспективную систему ракетно-ядерного щита, выступали Янгель и Челомей. Королева Хрущев все же рассматривал как основную «космическую» силу, которая позволяла без «горячей войны» одерживать одну политическую победу за другой. Сравнительно небольшое число королевских космических ракет демонстрировало миру потенциальное ракетное могущество СССР, преимущество социалистической системы и давало возможность с высокой трибуны заявлять, что «мы можем выпускать ракеты, как колбасу». Под этим, конечно, понималось производство многих сотен ракет, устанавливаемых в надежно защищенных шахтах. Расходы на такую «колбасу» во много раз будут превосходить затраты на космические проекты. Это Хрущев понимал и стремился сделать выбор, дававший еще и экономический выигрыш.
Выбирать между Янгелем и Челомеем ему было трудно. Министр обороны Малиновский не мог быть в этом деле надежным советчиком. Устинов, затративший массу энергии на становление Днепропетровского завода и создание ОКБ-586, конечно, поддерживал Янгеля. Назначенный в марте 1963 года вместо Устинова председателем ВПК Смирнов, бывший директор Днепропетровского завода, тоже был на стороне Янгеля. Для других министров — председателей госкомитетов — Челомей был фигурой в известной мере новой. Считалось, что Хрущев будет поддерживать предложения Челомея, потому что Сергей, сын Хрущева, работал в ОКБ-52 в Реутове, руководил разработкой систем управления. Слухи о влиянии Сергея на отца, по-моему, были сильно преувеличены.
Ходило много разговоров о том, что родственные связи помогли в тех организационных успехах, которых добился Челомей. Прежде всего имелись в виду преобразования ОКБ-52 — передача ему бывшей организации В.М. Мясищева ОКБ-23 и перестройка завода имени М.В. Хруничева (ЗИХ) на ракетное производство. На самом деле крупнейший в авиационной промышленности конструкторско-производственный комплекс в Филях был не филиалом, а тем пальто, которое пришили к одинокой пуговице в Реутово. В этот период разгрома авиационной тематики и появился анекдот с грифом «секретно»:
— Вы слышали, закрыли Большой театр?
— Что случилось?
— Теперь там будет красный уголок для ОКБ Челомея.
Ракетная элита была уверена, что после свержения Хрущева и назначения Устинова секретарем ЦК КПСС по оборонным вопросам звезда Челомея закатится. Но оказалось, что в аппарате ЦК, Совмина и Министерства обороны позиции Челомея достаточно сильны. Новый министр обороны Андрей Гречко однозначно высказался за принятие челомеевской «сотки» в качестве основного средства вооружения ракетных войск. При возврате к системе министерств в 1965 году ОКБ Челомея вместе с филиалом в Филях и ЗИХом из авиационной промышленности были переданы в Минобщемаш — новое ракетно-космическое министерство. Теперь уже новый министр Афанасьев обязан был заботиться о генеральном конструкторе Челомее и вверенной ему тематике не меньше, чем о Королеве и Янгеле. Горячие споры из межведомственных стали внутриведомственными.
Решающим фактором в соревновании со школами Королева и Янгеля, способствовавшим быстрому продвижению работ Челомея, был высокий интеллектуальный потенциал, конструкторская и производственная культура авиационного коллектива в Филях. Это сказалось на технологии крупносерийного производства боевой межконтинентальной ракеты УР-100. Предложения Челомея были созвучны тенденциям создания комплексов нового поколения ракетно-ядерного оружия. По времени разработка ракетного комплекса УР-100 совпадала с принятием на вооружение Р-16, а затем и Р-9А. Это давало возможность опытным авиационным конструкторам бывшего мясищевского коллектива учесть слабые стороны межконтинентальных ракет Королева и Янгеля не только по проектным данным, но и по первому опыту эксплуатации. Большим преимуществом УР-100 было то, что впервые в отечественном ракетостроении ракета при дежурстве изолировалась от внешней среды, она была заключена в «ампулу» — специальный контейнер, заполненный инертным газом. Процесс контроля технического состояния ракет, предстартовая подготовка и пуск выгодно отличались полной автоматизацией.

От выбора того или иного типа ракетных комплексов зависела судьба многих тысяч людей на ракетных предприятиях, заводах, смежных производствах, на строительствах позиционных районов и в самой армии. Споры на технических советах, коллегиях министерств, в экспертных комиссиях приняли такой ожесточенный характер, что этот период в истории нашей военной ракетной техники (примерно с 1964 по 1975 год) называли «гражданской войной». «Брат пошел на брата, сын — на отца», — иронизировали в коридорах министерств. Старые знакомые и друзья при встречах выясняли отношения с позиции «ты за кого?». И если расходились во взглядах, то появлялось отчуждение в личных отношениях. В «гражданскую войну» была вовлечена и Академия наук. В 1968 году, начав регулярно посещать собрания своего отделения механики и процессов управления, общие собрания и заседания различных советов, я удивился, что разделение на «своих» и «тех, других» было и в академических кругах.
Смягчение «гражданской войны» произошло после нескольких заседаний Совета Обороны, на которых его председатель Л.И. Брежнев должен был отдать предпочтение той или иной концепции, каждая из которых стоила бы нашей стране много больше, чем американские затраты на всю программу лунной экспедиции с 1961 по 1972 год. Брежнев колебался. Явных стратегических недостатков и очень убедительных преимуществ, которые позволили бы некомпетентному руководителю принять безошибочное решение, на поверхности не было. Он, конечно, отдал бы предпочтение родному Днепропетровску. Но его покорял неотразимый артистизм Челомея, защищавшего свои универсальные «сотки», которые не только могут буквально засыпать всю территорию США, а в случае чего послужат еще и средством противоракетной обороны. К тому же Челомея однозначно поддерживал новый министр обороны Гречко.
Но и у Янгеля, который на высоких совещаниях докладывал очень сдержанно по сравнению с экспрессивной увлеченностью Челомея, были убедительные аргументы. Ракета Р-36 очень перспективна. Она может нести десять разводящихся головных частей. При несложной доработке Р-36 превращается в глобальную ракету, у которой нет ограничения по дальности. Она же еще и носитель военных космических аппаратов, которые тоже начал разрабатывать Янгель. Наконец, сам Келдыш, хоть и соблюдает видимый нейтралитет, но явно симпатизирует Янгелю.
И Брежнев принял решение по китайскому рецепту: «Пусть расцветают сто цветов!» В серийно-массовое производство и на вооружение ракетных войск по решению Совета Обороны пошли и янгелевские, и челомеевские ракетные комплексы. Те и другие имели жидкостные двигатели Глушко на одних и тех же компонентах: окислитель — азотный тетраксид, горючее — несимметричный диметилгидразин.

Мы способны к серьезному анализу и дальнейшей разработке концепции, — объясняли наши стратеги, — но теперешнее высшее военное руководство составляют люди, у которых сами разговоры о системных исследованиях вызывают зевоту. Поэтому наши теоретики вооружались аргументами Макнамары.
Будучи министром обороны в правительстве Джона Кеннеди, он организовал широкие исследования различных концепций ядерной войны. Хочешь не хочешь, а концепцию Макнамары приходилось выслушивать. Одним из первоначальных постулатов Макнамары был тезис о сокращении потерь США путем нанесения ударов по стратегическим средствам СССР. После расчетов возможного числа ракет, которые та и другая сторона сможет выпустить через три-пять лет, американские стратеги пришли к признанию ситуации «взаимного гарантированного уничтожения».
Макнамара сделал вывод, что неприемлемым ущербом для сторон является уничтожение от одной четвертой до одной трети населения и от половины до двух третей их промышленного потенциала. По его оценкам, это достигалось ядерным ударом с совокупной мощностью 400 мегатонн. Если принять среднюю мощность ядерной боеголовки в одну мегатонну и считать, что до целей на территории противника по тем или иным причинам дойдет не более 50% боеголовок, то число непрерывно готовых к пуску ракет определится цифрой 800. С учетом находящихся на ремонте, профилактике, пострадавших при первом ударе надо иметь на вооружении от 1000 до 1500 ШПУ!
Согласно стратегии, предложенной Макнамарой, при наличии у обеих сторон таких ядерных потенциалов сократить ущерб в случае всеобщей ядерной войны до приемлемого уровня невозможно. Поэтому получила признание доктрина «сдерживания» ядерного оружия угрозой нанесения ущерба в превосходящих масштабах. Американские военные теоретики ситуацию взаимного гарантированного уничтожения предложили считать главным гарантом мира.

Количество типов МБР: последовательный американский подход и неоправданная советская избыточность

... американцы с самого начала проявили большую последовательность. Они сосредоточили усилия на разработке и последовательной смене поколений одного основного типа твердотопливных ракет на суше и аналогично поступили со сменой поколений твердотопливных ракет на подводных лодках. Мы долгое время в послехрущевский период продолжали разработки и производство стратегических ракет по нескольким параллельным направлениям, допуская неоправданную избыточность. Горячие споры между школами наших главных конструкторов разгорелись с особой силой в конце шестидесятых годов.
Американцы имели к началу 1968 года на дежурстве только два типа межконтинентальных ракет шахтного базирования: 1000 твердотопливных «Минитменов» и не более 50 жидкостных «Титан-2». По мере поступления на вооружение модернизированных ракет «Минитмен-3» устаревшие «Титан-2» снимали с вооружения и на дежурстве оставался один тип межконтинентальных баллистических ракет (МБР) до очередной модернизации. На вооружении подводных лодок к тому же времени находилось 656 твердотопливных ракет «Поларис».
Практически один тип сухопутной и один тип морской ракеты давали возможность американцам сосредоточить усилия промышленности на их последовательной модернизации и систематической замене. Все эти почти 2000 ракет (с учетом ракет, идущих на отстрел) были изготовлены и доведены до установки в шахты для дежурства на земле и под водой в период с 1961 по 1967 год, всего за пять лет! Под каждую дежурящую ракету нужна еще и шахта со сложным стартовым и пусковым оборудованием! Позиционные районы должны быть оснащены сверхнадежными системами связи, боевого управления и охраны. Нам предстояло всего этого иметь не меньше, чтобы можно было говорить о безусловно достигнутом паритете в тяжелейшем ракетно-ядерном соревновании с США.

Идея создания унифицированной наземной испытательной станции

Идея создания унифицированной наземной испытательной станции «висела в воздухе». В поисках оптимальных решений Юрий Карпов вместе со своими уже обстрелянными на полигонах сподвижниками Владимиром Куянцевым, Владимиром Шевелевьм, Ремом Николаевым предложил структуру испытательной станции, в которой не было полной автоматизации, но зато обеспечивалась более глубокая диагностика, гибкость и возможность оперативного изменения технологии испытаний. В системе предлагалась уплотненная многоканальная линия телесигнализации. К первым «Молниям» эта система «не успевала». Однако необходимость создания подобной системы была столь очевидной, что я предложил объединить и форсировать разработку всей «земли» в едином коллективе. Работу возглавили Петр Куприянчик и Артур Термосесов.
В 1964 году появился изготовленный нашим приборным производством первый образец универсальной испытательной станции. Соответствующее управление Министерства обороны узаконило эту разработку в качестве универсального средства для наземных испытаний космических объектов и присвоило станции индекс 11Н6110. Впервые с помощью этой станции начали испытывать первые корабли 7К — будущие «Союзы». Опыт оказался столь удачным, что возникла потребность в изготовлении серии. Это было уже не под силу нашему производству. Без внешнего принуждения за серийный выпуск 11Н6110 взялся директор Азовского оптико-механического завода Георгий Васильев. Станция со временем нашла такое широкое применение, что всего их было выпущено более сотни. Удачные технические решения оказываются долгожителями несмотря на моральное старение. Даже в 1990-е годы, при триумфальном шествии цифровой вычислительной техники с ее безграничными возможностями для автоматизации самых различных видов испытаний, диагностики и обработки информации, старые станции 11Н6110 (спустя 30 лет!) остаются в эксплуатации на заводах и полигонах. В 1966 году, когда мы начали передавать «Молнию-1» Михаилу Решетневу в красноярский филиал, испытания ориентировались уже только на 11Н6110.

Достижение согласия по методу Лаврентия Берия

Я еще раз напомнил известную большинству из нашего технократического общества притчу о том, как Берия снял разногласия между двумя главными конструкторами. В 1952 году Берия должен был рассмотреть и утвердить очередной график, связанный со строительством знаменитого кольца ПВО вокруг Москвы. Помощник ему доложил, что график не визируют два главных конструктора. Они никак не могут договориться о распределении ответственности и работ между собой. Помощник просил, чтобы Лаврентий Павлович их выслушал.
— Передайте им, — сказал Берия, — что если два коммуниста не могут договориться между собой, то один из них враг. У меня нет времени разбираться, кто из них двоих действительно враг. Дайте им еще сутки на согласование. Помощник вышел, через пять минут он вернулся в кабинет и положил перед Берией график, завизированный обоими главными.

Полёт кораблей Быковского и Терешковой

Старт «Востока-6» 18 июня с Валентиной Терешковой прошел, в отличие от предыдущего, точно по графику, четко, без всяких задержек и нештатных ситуаций. После первого сообщения Левитана и публикаций ТАСС в печати Валентину Терешкову в соответствии с присвоенным ей на время полета позывным стали именовать «нашей Чайкой». Удачно выбранный позывной остался за Валентиной на долгие годы. Орбита «Ястреба», Быковского, снижалась быстрее первого прогноза.
17 июня было принято решение ограничить время его полета пятью сутками, посадив на 82-м витке. Для «Чайки» была заготовлена программа посадки на 49-м витке, но уже на вторые сутки руководители полетом начали жаловаться на ее не всегда четкие ответы. То ли устала, то ли ее мутило в невесомости, но на прямые вопросы приходили иногда уклончивые ответы. Получив задание на ручную ориентацию корабля, она его с первого раза не выполнила. Нас это мало беспокоило, но Королева сильно раздражало. Не имея возможности отчитывать «Чайку», он упрекал ведущих переговоры и потребовал от Раушенбаха, чтобы тот лично объяснил, как надо управлять кораблем на случай ориентации «по-посадочному».
18 июня утром внимание Госкомиссии и всех собравшихся на нашем КП «болельщиков» переключилось с «Чайки» на «Ястреба». Хабаровск по КВ-каналу принял сообщение Быковского: «В 9 часов 05 минут был космический стук». Королев и Тюлин немедленно начали разработку перечня вопросов, которые надо будет задать Быковскому при появлении его в нашей зоне связи, чтобы понять сколь велика опасность, грозящая кораблю. Кому-то было уже дано задание рассчитать величину метеорита, которая достаточна для того, чтобы космонавт услышал «стук». Ломали голову и над тем, что может произойти на случай соударения, но без потери герметичности. Допрос Быковского поручили вести Каманину. В начале сеанса связи на вопрос о характере и районе стука «Ястреб» ответил, что не понимает, о чем идет речь. После напоминания о радиограмме, переданной в 9.05, и повторения «Зарей» ее текста Быковский сквозь смех ответил: «Был не стук, а стул. Стул был, понимаете?» Все слушавшие ответ дружно расхохотались. Космонавту пожелали дальнейших успехов и передали, что его вернут на Землю, несмотря на отважный поступок, в начале шестых суток. Инцидент с «космическим стулом» вошел в устную историю космонавтики как классический пример неудачного использования медицинской терминологии в канале космической связи.
19 июня больше всего тревог на Земле снова возникло в связи с тренировками Терешковой по ручной ориентации. Королев не успокоился, пока «Чайка» не доложила, что справилась с задачей ориентации. Команды с Земли на включение автоматического цикла посадки были поданы почти одновременно на оба корабля. От Быковского в расчетное время поступили доклады о визуальном контроле включения солнечной ориентации, затем морские корабли приняли его доклад о работе ТДУ. «Чайка» молчала. То ли связь была виновата, то ли она испытывала такое волнение, что забывала о докладах. Больше двух часов не было ясности, что же произошло с «Востоком-6». Королев метался между сидящим на связи Быковым, Каманиным, который теребил авиационные службы поиска и спасения, и офицерами, пытающимися получить доклады от средств ПВО. Команды на посадку были выданы еще в 10 часов, а только к 17 часам были наконец получены толковые доклады, что оба космонавта живы и здоровы.
У меня сохранилась редкая фотография. Кто-то из корреспондентов оказался у места приземления Терешковой раньше отвечавших за ее безопасность полковников и генералов. Отбросив все медицинские наставления, она расправлялась с местными продуктами питания, удобно расположившись на парашютном шелке. Трое суток в космосе «Чайке» было не до еды.

— Завтра в двенадцать Терешкова будет у тебя в кабинете без сопровождающих. Не собирай много народу. Только деловой разговор, и чтобы никакого ажиотажа с автографами. Желающих побывать на такой необычной встрече набралось больше, чем мог вместить кабинет. Мы с Раушенбахом решили отобрать не более двенадцати — столько могли свободно сидеть за грабинским столом для заседаний. Все шло по расписанию. Терешкова приехала в сопровождении Лялина — личного референта Королева, бывшего оперативного работника КГБ. Я представил «Чайке» собравшихся и сказал, что нам бы хотелось услышать от нее рассказ в подробностях о попытках ручного управления, ощущениях, визуальном наблюдении, и, если может, пусть критикует, не стесняясь, все, что затрудняло управление ориентацией, включение режимов связи, и, вообще, очень просим откровенно высказать все, что она думает о корабле. Неожиданно в кабинет вошел Королев. — Извините, товарищи, мне нужно с Валей побеседовать. Через десять минут я ее к вам отпущу. Я открыл «комнату отдыха» за кабинетом. Конфиденциальная беседа вместо десяти продолжалась минут тридцать. Королев появился первым. Посмотрев на собравшихся, лукаво улыбнулся и быстро вышел. Еще несколько минут мы прождали Терешкову. Она не могла скрыть заплаканных глаз и подавленного состояния. Мы поняли, что разговора, о котором договорились, теперь уже не получится. Раушенбах для облегчения беседы начал сам задавать вопросы. Башкин, желая разрядить обстановку, вклинился и вспомнил о впечатлениях на КП во время полета. У меня было ощущение, что она вот-вот заплачет. В конце концов разберемся мы с этим ручным управлением, а сейчас Терешкову надо освободить от наших допросов. Проводив «Чайку» до машины, я пообещал, что мы еще найдем время для серьезного разговора. Когда вернулся, за столом шло бурное обсуждение случившегося. Кажется, Калашников высказался: «Женщина, даже космонавт, остается женщиной, обидеть ее проще, чем толстокожего мужика». Никто из нас так и не узнал, зачем СП понадобилось доводить Терешкову до слез. Еще раз в слезах я видел «Чайку» после гибели Гагарина.

Создание космической системы связи «Молния-1»

Королев был первым, кто открыто в печати и «закрыто» в виде писем в ЦК КПСС и правительство (тогда, при Хрущеве, это было почти одно и то же) поставил вопрос о создании системы спутниковой связи. 31 декабря 1961 года «Правда» опубликовала статью «Советская земля стала берегом Вселенной». Как обычно, Королев был закрыт псевдонимом «проф. К. Сергеев». Подводя итоги столь богатому космическими свершениями 1961 году, он, отдав должное полетам Гагарина и Титова, писал:
«Еще мало изученные пространства космоса, несомненно, представляют большой практический интерес для решения целого ряда прикладных задач народного, хозяйственного и научного значения. Можно ожидать в ближайший период времени создания системы спутников-станций для целей связи и ретрансляции радио — и телевизионных передач, для навигации судов и самолетов, для систематического наблюдения за погодой, а в будущем, быть может, и для некоторого активного воздействия на формирование погоды…».

Из всего обилия технических изобретений впервые создаваемой системы космической связи я выделю следующие: бортовой ретранслятор, систему управления, остронаправленные следящие за Землей антенны, наземные станции. Бортовой ретранслятор фактически состоял из пяти приемопередающих блоков. Капланов рассудил правильно, что нарушение связи по вине ретранслятора грозит скомпрометировать всю идею. Он обосновал выбор только одной частоты по линии «земля» -»борт» — 800 мегагерц и по линии «борт» — «земля» — 1000 мегагерц (я округляю цифры). Передатчики трех ретрансляторов имели мощность излучения по 40 ватт каждый. Истинный ресурс передатчиков был еще неизвестен. Мы считали, что при работе каждого до первого отказа можно будет дотянуть до года. На случай нехватки электроэнергии ретранслятор имел еще два передатчика мощностью по 20 ватт каждый.
Самым критическим элементом передатчика по надежности считалась лампа бегущей волны (ЛБВ). Именно в ней энергия бортовой электростанции преобразовывалась в энергию токов высокой частоты. ЛБВ имели очень низкий КПД такого преобразования. Основная часть энергии уходила в тепло. Поэтому наши инженеры-тепловики Олег Сургучев и Евгений Белявский предложили выделить все ЛБВ в отдельный агрегат и придумали для него жидкостное охлаждение. Температурный режим всего аппарата поддерживался с учетом постоянной ориентации продольной оси спутника на Солнце. В плоскости солнечных батарей на герметичном отсеке корпуса был установлен радиатор-нагреватель, постоянно освещаемый Солнцем. Его поверхность оклеили фотоэлектрическими преобразователями, увеличив таким образом общую площадь солнечных батарей. За радиатором-нагревателем вокруг цилиндрической обечайки гермоотсека был установлен радиатор-холодильник. Автоматическое переключение потока циркулирующей в радиаторах жидкости позволяло охлаждать блок ЛБВ и поддерживать тепловой режим всего аппарата.
Режим ретрансляторов требовал особого внимания при их включении во время наземных испытаний. Они могли «сгореть» еще на Земле не только от перегрева, но и при отключении антенны. Энергия, не имея возможности превращаться в радиоволны, превращалась в тепло. Пока набирались опыта эксплуатации, все же умудрились в КИСе один ретранслятор сжечь. Капланов, узнав об этом, положил под язык таблетку. Я запретил включение ретранслятора в отсутствие представителей Капланова.
Наибольшего числа изобретений потребовало создание комплекса системы управления. Ни одна из многих систем, уже созданных к тому времени, не была принята даже «за основу». Для «Молнии-1» небольшая команда из коллектива Раушенбаха придумала новую многорежимную систему управления, в основе своей сохранившуюся до настоящего времени. Совмещение многих функций, возложенных на систему при длительном сроке службы, оказалось возможным благодаря многоцелевому использованию гироскопического стабилизатора принципиального нового типа — трехстепенного силового гироскопа с управляемой скоростью вращения ротора. Гироскопический стабилизатор играл ведущую роль практически во всех режимах работы системы ориентации. Его довольно сложная теория была разработана Евгением Токарем. Изготовить такой стабилизатор — это специальная электрическая машина — мы сами не могли. За эту работу — без принуждения и с завидным энтузиазмом — принялись специалисты в институте Андроника Иосифьяна. Работу возглавил Николай Шереметьевский. Гироскопический стабилизатор «Молнии-1» стимулировал во Всесоюзном научно-исследовательском институте электромеханики новое научно-техническое направление — силовую гироскопическую стабилизацию для космических аппаратов.
Система ориентации начинала работать с гашения угловых скоростей спутника после его отделения от носителя. Затем происходил поиск Солнца специальным солнечным датчиком и приведение продольной оси спутника, перпендикулярной плоскости солнечных батарей, к направлению на Солнце. Изменением угловой скорости вращения маховика-гироскопа осуществлялось вращение всего аппарата вокруг направления на Солнце до тех пор, пока одна из двух параболических антенн не занимала положение, позволяющее ей следить за Землей. Необходимый угол разворота контролировался специальным оптическим датчиком. Чтобы приток электроэнергии за счет освещения батарей Солнцем был максимальным, непрерывную ориентацию на Солнце надо было удерживать на всем «длинном» участке орбиты, пока спутник не входил в тень Земли над южным полушарием. Во время полета по «солнечному» участку одна из двух остронаправленных антенн ретранслятора должна непрерывно ориентироваться, отслеживая направление на центр Земли. Для проведения коррекции орбиты был придуман хитрый маневр, при котором перед достижением перигея спутник ориентировался так, чтобы в точке перигея корректирующий импульс двигательной установки был направлен по касательной к орбите. В тех случаях, когда не хватало управляющих моментов силового гироскопического стабилизатора или требовалась его «разгрузка», работали реактивные микродвигатели в простейшем «релейном» режиме.

Для «Молнии-1», не имея опыта, мы решили задачу «в лоб» и предложили две параболические антенны, резервирующие друг друга, диаметром по 1,4 метра. Они устанавливались на специальных штангах и управлялись электрическим приводом. Капланов поддержал наше предложение. Это придало уверенность антенщикам, которые отвечали за преобразование энергии передатчиков его ретранслятора в «конечный продукт» — энергию радиоволн. Для передачи сигналов с «борта» на все наземные пункты, находящиеся одновременно в зоне радиовидимости, требовалось разработать бортовую антенну направленного излучения на прием и передачу одновременно.
К этому времени антенная лаборатория Михаила Краюшкина разрослась и выделилась в самостоятельный отдел. Коллектив отдела объявил, что антенные проблемы в радиотехнической части они берут на себя, начиная от расчетов и моделирования до сдаточных испытаний. Самую трудную часть задачи выполняли Владлен Эстрович, Иван Дордус, Геннадий Сосулин, Надежда Офицерова и механики макетной мастерской. На этой и многих последующих разработках очень доходчиво было показано, какое значение для сокращения общего цикла разработки имеют смекалка и золотые руки квалифицированных рабочих, находящихся непосредственно при лаборатории, а не только в цехах завода.
С появлением ЦВМ удалось значительно сократить продолжительность расчетно-теоретических работ, предшествующих выпуску чертежей. Однако ни одна остронаправленная антенна, при всей мощи современной вычислительной техники, не получалась без предварительной отработки на макетах. В этом процессе лабораторного моделирования трудно переоценить роли мастера и рабочего, которые понимают инженера с полуслова и не требуют детальных чертежей. Только после многоразовых переделок завод получал оформленные по всем правилам чертежи на изготовление летных образцов антенн. Те, кто окончательно изготавливали антенны в металле, не догадывались, что их проектирование начиналось с решения системы дифференциальных уравнений, открытых еще в прошлом веке.
На облучателе антенны устанавливались «трубы Медведева». Так мы называли оптические датчики, которые, захватив в свое поле зрения края диска Земли, посылали сигналы для управления приводом антенны и разворотом всего объекта так, чтобы в течение всего сеанса связи антенна ориентировалась на центральную часть видимого диска. Борис Медведев — инженер оптико-электрической «Геофизики» — тогда только начинал создавать свой ставший впоследствии богатым перечень всевозможных датчиков для космической техники, а затем и для подводных ракет.
Электромеханический привод для управления антенной оказался сложным механизмом. Он должен был работать в условиях космического вакуума непрерывно в течение каждого сеанса связи. Это была одна из труднейших задач обеспечения надежности. Лев Вильницкий, начальник отдела рулевых машин, приводов и механизмов, и Владимир Сыромятников основное время проводили в цехах завода, дожидаясь, когда можно будет выхватить первый образец привода для отработочных испытаний. Я умолял Туркова и Казакова форсировать изготовление первых механизмов, чтобы мы могли до полета испытать их на ресурс в течение шести-восьми месяцев.

Разработку «Молнии-1» я решил использовать для «революции» в космонавтике: ввести новый единый для всех на «борту» и «земле» стандарт — 27 вольт, вместо той чехарды, которая была на космических объектах. На стандарт 24 — 27 вольт предполагала переходить и авиация. Нам грозило отставание. После объединения с коллективом Грабина численность и квалификация электротехнических групп выросла настолько, что мы могли взять на себя головную роль по разработке нового стандарта и доказать его преимущества на реальном космическом аппарате. «Молния-1» была для этого очень подходящим объектом. Одновременно аналогичную революцию следовало провести и на «Зените», электрооборудование которого под началом Карпова разрабатывали Шевелев и братья Петросяны. После моих обвинений в твердолобом консерватизме они стали нашими союзниками по новому 27-вольтовому стандарту. Убедившись, что поддержка «снизу» будет обеспечена, я должен был обзавестись союзниками среди смежников. Основной потребитель — Капланов поддержал меня без всяких оговорок.
Переход на 27 вольт позволял в два раза снизить массу бортовой кабельной сети. Мы понимали, что «Молния-1» — это только начало. Еще в 1959 году вышли постановления о проектах больших носителей и новых тяжелых космических кораблях. С учетом этой перспективы мы доказывали все преимущества 27 вольт. После дискуссий, в которых новый номинал не встретил дружной поддержки большинства, я объявил решение о 27 вольтах как ультиматум головной организации. К такому приему я прибегал редко, стараясь избегать конфликтов, приводящих к арбитражу у Королева. Неожиданно возразил Рязанский. Он должен был перенять у СКБ-567 изготовление управляющего радиокомплекса, аппаратурно заимствованного с 12-вольтовых венеро-марсианских объектов. Требовались переделки, и, как обычно, возникали осложнения на заводах. Королев поддержал меня в самой решительной форме. Стандарт 27 вольт ± 3 вольта был узаконен и действует до сих пор во всей ракетно-космической технике.

На третьем и последующих полетах «Молнии-1» в космосе обнаружилась быстрая деградация ФЭПов — фотоэлектрических преобразователей. Сказалось малоизученное влияние облучения при пересечении околоземных радиационных поясов. Другим фактором, влиявшим на эффективность солнечных батарей, было термоциклирование — перепад температур от плюс 120 градусов на солнце до минус 180 градусов в тени на каждом витке. Для снижения потерь и продления жизни солнечных батарей институт Лидоренко в 1966 году ввел покрытие рабочей поверхности ФЭПов кварцевым стеклом. Кроме того, мы пошли на увеличение массы, благо стараниями проектантов Дудникова резервы у нас были. За счет утяжеления установили дополнительные солнечные батареи, выполненные в виде специальных шторок. По мере необходимости шторки открывались и в работу включались свежие, не пострадавшие ни от радиации, ни от термоциклирования элементы.
Одной из немногих систем, заимствованных с венеро-марсианских объектов, была КДУ — корректирующая двигательная установка. От Исаева мы получили «добро» на ее использование. Он внес туда незначительные изменения, получив заверения, что включать ее для коррекции мы будем не более трех-четырех раз. Этого было достаточно для года эксплуатации. Более чем на год наши мечты не распространялись. КДУ размещалась на корпусе таким образом, что вектор тяги совпадал с продольной осью, постоянно ориентируемой на Солнце.
На обоих днищах корпуса были установлены приборы ИКВ — построители местной вертикали, чувствительные к инфракрасной области спектра по границам видимого из космоса диска Земли. За два с половиной часа до подлета «Молнии-1» к перигею, пока еще спутник был в зоне видимости щелковского командного пункта, выключалась постоянная ориентация на Солнце. Антенны, снабженные своими ИКВ, тоже «теряли» Землю. После этого включалась одна из двух ИКВ, расположенных на корпусе, и весь спутник разворачивался до тех пор, пока Земля не попадала в его поле зрения. Продольная ось постоянно ориентировалась на центр Земли до тех пор, пока спутник не достигал точки, в которой его ось располагалась параллельно вектору скорости в перигее. В этот момент ИКВ выключалась, и спутник продолжал полет в состоянии инерциальной ориентации с запомненной ориентацией продольной оси до точки перигея. В этой точке включалась КДУ и выдавался корректирующий импульс на разгон или торможение в зависимости от того, какой из двух приборов ИКВ был выбран с Земли.
После выключения КДУ включался солнечный датчик, восстанавливалась ориентация батарей на Солнце и «Молния-1» была снова готова дня проведения сеансов связи. Последовательность описываемых операций не могла быть передана с Земли, потому что коррекция проходила над южным полушарием вне видимости наших НИПов. Наземного оператора и командную радиолинию в данном случае заменяло ПВУ — примитивный предшественник современных бортовых компьютеров.

«Молния-1» и роковая изолента

Ночью меня разбудила дежурная по ВЧ-связи для срочного разговора с НИП-14 . Вот здесь-то и подтвердилось суеверное предчувствие. Шустов , руководивший группой анализа информации, и Попов , руководивший группой анализа телеметрической информации, доложили о невероятном дефекте. По предварительным данным, не открылись обе дублирующие друг друга параболические антенны. С места стронулись, но в штатное положение не установились. Я попросил к телефону Дудникова . Он, подтвердив сообщение, сказал, что создается такое впечатление, будто кто-то держит обе антенные штанги и не дает им двигаться.

Я побрел в КИС к Андриканису . Он должен был хорошо помнить все детали заводских испытаний "Молнии" перед отправкой. Вдруг что-нибудь и подскажет. Ведь два объекта находились в КИСе более года! Но и по словам Андриканиса, в КИСе испытания на открытие антенн прошли спокойно. Андриканис упомянул, что после всех испытаний обнаружилось повреждение изоляции кабеля, идущего к антенной штанге. Вызвали конструктора. Он привял решение дополнительно обмотать кабель хлорвиниловой лентой. Проверка раскрытия после этого проводилась только на полигоне. Это уже была ниточка, которую нельзя было упускать. Постоянным представителем цеха на технической позиции был Костя Горбатенко. Ракетный стаж Константина Федоровича Горбатенко начинался еще в бригаде особого назначения генерала Тверецкого. В 1947 и 1948 годах он, рядовой солдат, был номером расчета электроогневого отделения. При подготовке ракеты на стартовой позиции в Капъяре его место было на верхнем мостике у приборного отсека. Королев хорошо его запомнил. Когда однажды по какой-то причине на верхнем мостике оказался другой солдат, он потребовал от командования вернуть Горбатенко. После демобилизации Горбатенко пришел к нам на работу. Он стал одним из мастеров, а потом и заместителем начальника сборочного цеха. Основное время Костя Горбатенко находился на полигоне. Вот его, прилетевшего вместе с нами, я хотел еще раз распроситъ о том, как он проводил испытания раскрытия антенн.
Костя Горбатенко признался, что ему тоже казалось, что раскрытие идет вяло. — Очень уж толстый кабель надо было разгибать при открытии, — сказал Горбатенко. Цыбин и начальник конструкторского отдела Болдырев — оба стреляные волки. Но чем черт не шутит! Вместе с Цыбиным и Болдыревым раскручиваю технологию испытаний в обратном порядке. Ну конечно! В камере холода, на минус 50 градусов все конструкции проверялись без хлорвиниловой обмотки.
— Григорий Григорьевич, — говорю я Болдыреву, — срочно кабель обмотать этой самой лентой — и в камеру! Заморозить! Нас троих осенила одна и та же догадка!
— Тут и морозить нечего, заранее знаю — трубка окаменеет! — Предсказывает Болдырев.
— Пока не окаменеет, никому ни слова!
Я сел за телефон и разыскал на НИП-14 Слесарева. Попросил его подумать вместе с тепловиками и «раушенбаховцами», при какой ориентации солнышко будет греть места на сгибе кабеля.
— Думаю, что Солнце греть не будет, эти места затеняются солнечными батареями. Через три часа пребывания в камере холода обмотанный хлорвиниловой лентой и без того негибкий кабель действительно «окаменел». Так была установлена наиболее вероятная причина. Теперь требовались мероприятия «с гарантией». Выручить могли Вильницкий и Сыромятников. Они скептически относились к конструкциям пружинных механизмов, разрабатываемых без их участия в других отделах. Я предложил им разработать электромеханический привод «дожатия», так чтобы после раскрытия была полная гарантия приведения антенных штанг в штатное положение.
— Ради общего дела спасем Цыбина и Болдырева, — обещал Вильницкий. Для Сыромятникова — будущего конструктора стыковочных агрегатов всех «Союзов», «Прогрессов», «Салютов», «Мира» и даже «Спейс шаттла» — «дожатие» было простой задачей, но «Молнию-1» оно в тот период спасло. Такое сравнительно простое мероприятие позволяло на всех служебных уровнях утверждать, что «все будет в порядке, мы ввели коренные улучшения конструкции».
По окончании работы всех комиссий и групп никаких санкций, кроме сильных выражений со стороны СП, не последовало. Оперативные группы, а следовательно, и все службы, связанные с разработкой и будущей эксплуатацией «Молнии», получили возможность испытывать и экспериментировать с летающим объектом без ограничений. Все, кроме системы ретрансляции, работало безотказно. Спутник «Молния-1» № 1, названный в сообщении ТАСС «Космос-41», просуществовал девять месяцев. Мы получили уверенность в схеме выведения на орбиту нового класса спутников. Удалось проверить работу систем в условиях длительного полета, получить опыт управления, коррекции орбиты — все, кроме связи.

1965 год: Королев и Челомей должны совместными усилиями решить задачу пилотируемого облета Луны

Слабые стороны нашего переусложненного проекта облета Луны были настолько очевидны, что Владимир Челомей, уверившись в своем носителе УР-500, выступил с предложением совершить облет Луны по однопусковой схеме. Он же предложил и свой пилотируемый корабль ЛК-1, разгоняемый к Луне своим разгонным блоком. По его предложению, ракета УР-500 превращалась из двухступенчатой в трехступенчатую и в таком варианте получала индекс УР-500К, или открытый — «Протон-К». Челомей еще до свержения Хрущева успел у него подписать 3 августа 1964 года постановление по этому варианту. Сенсационным для нас было сообщение о том, что этим постановлением Челомей обязан был до начала второго квартала 1967 года построить двенадцать кораблей для облета Луны! Создавалась вторая организация, рискнувшая взять на себя ответственность за пилотируемые полеты в космос.
В нашем ОКБ-1 практически все были солидарны со своим Главным. Черт с ними, с ракетами, — их действительно много разных и пусть их делают разные главные. Космические автоматы мы щедро раздаем Бабакину и своим филиалам. Но создание кораблей для пилотируемых полетов должно оставаться нашей монополией. Работа над «Союзом» в облетном варианте после выхода этого постановления теряла смысл. Когда мы более тщательно проанализировали надежность нашего варианта, то сами пришли к выводу, что «игра не стоит свеч».
В течение 1964 года лихорадочный поиск путей выхода из тупика привел Королева к идее объединения усилий с Челомеем. Наш блок «И» ракеты Р-7 может быть превращен в разгонный блок для УР-500К, и Челомею не надо будет самому разрабатывать свой блок. Корабль 7К может быть доработан так, что Челомею не потребуется разработка своего ЛК-1. Предложение было Челомеем сходу отвергнуто, но политическая коньюктура резко изменилась после октября 1964 года. Теперь уже можно было доказывать с позиций высших государственных интересов, насколько рационально идеологическое и техническое объединение работ ОКБ-1 и ОКБ-52 для решения общей приоритетной задачи облета Луны.
25 октября 1965 года выходит новое постановление, по которому впервые ОКБ-1 и ОКБ-52 — Королев и Челомей — должны совместными усилиями решить задачу пилотируемого облета Луны на корабле 7К в 1967 году. Этим же постановлением предписывалось обеспечить высадку человека на Луну в 1968 году. Программа «Союз» с задачей облета Луны закрывалась. Вместо пилотируемого корабля 7К по программе «Союз» надлежало разработать два разных корабля: для полетов в околоземном пространстве с помощью носителя Р-7 и для облета Луны с помощью носителя УР-500К. Первому был присвоен индекс 7К-ОК, второму — 7К-Л1, или просто Л1. Оба индекса были секретными.

Постановка задачи на сближение «Союзов» в автоматическом, беспилотном режиме

Примерно в начале 1963 года при обсуждении проблемы управления многопускового комплекса «Союз» для облета Луны мы пришли к выводу, что управление сближением должно быть составной частью и одним из режимов общей системы управления движением, а потому мы должны быть головными разработчиками всей проблемы сближения. В дополнение к смежным организациям, которые по нашим заказам разрабатывали гироскопические и электронно-оптические приборы для ориентации и навигации, нам следовало найти желающих разработать то, на что мы сами были явно не способны: радиосистемы или оптические системы, измеряющие параметры относительного движения двух сближающихся аппаратов.
С самого начала было ясно, что бортовую аппаратуру можно будет упростить, если в процесс управления сближением включить уже существующий наземный комплекс с его баллистическими центрами. В этом случае с помощью наземного КИКа на уже проверенных принципах коррекции орбит по командам с «земли» расстояние и относительная скорость между двумя аппаратами, выведенными на орбиты в разное время и, может быть, с разных стартовых площадок, сводятся до минимальной величины, определяемой ошибками измерений КИКа и ошибками бортовых систем при исполнении сеансов коррекции. Три группы баллистиков: у нас Лавров и Аппазов, в НИИ-4 Эльясберг и Ястребов, в ОПМ Охоцимский и Платонов — анализировали проблему сближения по командам с «земли» сначала раздельно, а потом собрались вместе и пришли к согласованному выводу. Таким методом можно сблизить объекты до расстояния 20-30 километров — это как повезет. На таком расстоянии объекты будут находиться короткое время, потом снова разойдутся. Чтобы этого не случилось, сразу по завершении этапа дальнего сближения в дело должна вступить бортовая автономная система, не зависящая от земных измерений и команд. При дальности взаимного обнаружения автономными средствами не менее 20-30 километров должен произойти «радиозахват» — корабли должны «увидеть» друг друга и далее выполнять сближение и причаливание автономно без участия «земли».
Один из кораблей при этом является активным: он движется к пассивному, который должен развернуться открытым основанием конуса — гнездом пассивной части стыковочного агрегата — навстречу штырю активного корабля. На участках автономного сближения и причаливания возможны были два вида управления. Чисто автоматическое, без участия человека, и ручное, при котором космонавт, пользуясь результатами измерений системы и собственными наблюдениями в оптические визиры, с помощью ручек включает двигатели ориентации и двигатели причаливания и ориентации и доводит активный корабль до «втыка».
Мы ставили своей главной задачей выполнение сближения «Союзов» в автоматическом, беспилотном режиме. Очевидно, что активные заправщики ПК должны были стыковаться с разгонным блоком 9К только автоматически. Для 7К были предусмотрены автоматический и, для надежности, еще и ручной режимы. Несмотря на прекращение работ по «Союзу» для облета Луны, категорическое требование автоматического сближения и причаливания оставалось в силе. Мы уже знали, что американцы приняли вариант, в котором без участия человека система сближения не работала. Мы не копировали американцев, и это оказалось в будущем сильной стороне нашей космонавтики.

Причины странных отказов звездного датчика системы ориентации

Не помню, кто первый открыл секрет фокусов, которые вытворял звездный датчик. Причина его отказов оказалась столь поучительной, что потом я включил этот пример в курс лекций, которые читаю студентам, когда дело доходит до разделов надежности. Бленда на объективе датчика в виде трубы со светозащитными перегородками для защиты от солнечных бликов была окрашена черной краской. В космическом вакууме под действием прямых лучей бленда разогревалась, нестойкая краска возгонялась и ее частицы в невесомости распылялись и оседали на объективе. Гипотезу у Хрусталева на «Геофизике» воспроизвели и экспериментально подтвердили.

Два типа советских орбитальных станций - военные «Алмазы» и гражданские «Салюты»

После первых удачных пусков УР-500 инициатива ОКБ-52 в космонавтике не ограничивалась предложениями по облету Луны. Челомей, его заместители Герберт Ефремов и Аркадий Эйдис в 1965 году предложили создать орбитальную пилотируемую станцию (ОПС) для комплексного наблюдения и разведки. Главное разведывательное управление Генштаба было крайне заинтересовано в комплексной и оперативной разведке. Предполагалось, что участие космонавтов в работе на борту космического разведчика при получении информации с помощью оптической, телевизионной, радиолокационной и фотоаппаратуры высокого разрешения будет качественным скачком по сравнению с деятельностью специализированных беспилотных спутников-разведчиков. Была разработана орбитальная станция «Алмаз», первые корпуса которой впоследствии по нашему предложению были использованы для создания долговременных орбитальных станций (ДОС), получивших наименование «Салют».
Первый удачный пуск «Алмаза» состоялся 3 апреля 1973 года с помощью трехступенчатой УР-500К, отработанной пусками по программам Л1 и ДОС. «Алмаз» из соображений секретности был назван «Салютом-2», чтобы не было сомнений в его таком же мирном предназначении, какое имел наш ДОС – первый в серии «Салютов». Запуски по программе «Алмазов» были прекращены в 1976 году в связи с расширением фронта для международного сотрудничества и концентрацией сил на одном типе пилотируемых орбитальных станций – «Салютах» типа ДОСов. «Алмазы», выведенные в космос, получили названия «Салют-2, -3 и -5». ДОСы именовались «Салют-1, -4, -6, -7» – вплоть до «Мира».

Напряженную обстановку в комнате технического руководства разрядил неожиданно зашедший Керимов.
– Мне как председателю Госкомиссии сделано серьезное предупреждение из Москвы. ЦК доложили, что мы назвали орбитальную станцию «Заря». Это может обидеть китайцев, которые якобы уже объявили о подготовке к пуску своей новой ракеты, которую раньше нас назвали «Зарей». Что будем делать? Перекрашивать?
– Зачем перекрашивать? В космосе никто наш ДОС фотографировать не будет, а для сообщения ТАСС придумаем новое название, – предложил я.
Какое? Кто-то предложил – «Салют». Всем понравилось. Так появилась серия орбитальных станций под общим названием «Салют».

Пилотируемый космический корабль «Восход»

Мы прошли по переходу в новый 67-й корпус. Здесь в наполовину пустом зале по инициативе СП собирали экспонаты для нашего будущего музея. Основными экспонатами были вернувшиеся из космоса три спускаемых аппарата (СА): Гагарина, Титова и Терешковой. Остальные СА были подарены другим выставкам. Вдоль всего зала у стены лежал полностью собранный пакет четырехступенчатой «семерки». Королев подошел к спускаемому аппарату Терешковой и через открытый люк стал молча внимательно разглядывать внутреннюю компоновку. Потом быстро повернулся ко мне и Феоктистову и сказал: — Вот вам задание. Вместо одного здесь надо разместить троих. Эта команда была началом переделки «Востока» в «Восход». Решения следовало принимать поистине революционные. Разместить троих в скафандрах невозможно. Без скафандров с грехом пополам, в тесноте да не в обиде, стараниями Феоктистова, удавалось. У Феоктистова был сильнейший стимул для переделки — он увидел возможность самому себе обеспечить место в экипаже. Не только проектировать для других, но самому на своем аппарате побывать в космосе.
Почему Королев неожиданно, без предварительных проектных проработок и обсуждений, так быстро принял ранее не входившее в наши планы решение о полете трех человек? Я узнал об этом от Александра Сергеевича Кашо уже после того, как «Восход» с экипажем: Комаров, Феоктистов, Егоров — благополучно вернулся из космоса. Кашо — ведущий конструктор по носителю Р-7 — находился в маленьком кабинете Королева, докладывая текущие замечания и мероприятия. Зазвонила «кремлевка», и Королев, сняв трубку, сделал знак «молчать». Кашо так и съежился в кресле, как только услышал: «Слушаю вас, Никита Сергеевич!» Королев слушал и молчал. Потом сказал: «Это невозможно». Опять молча слушал. Снова сказал: «Это трудно и потребует много времени». Но разговор закончился обещанием: «Мы просчитаем, и я вам доложу». Кашо рассказывал, что лицо Королева уже было совершенно другим — мрачным и отрешенным. Доклада Кашо он больше не слушал. «Хочет, чтобы я посадил сразу троих космонавтов!» — сказал Королев. Срочно был вызван Феоктистов, а Кашо выдворен из кабинета с указанием молчать.

Предстоящий пуск «Восхода», по сравнению с предыдущими шестью пилотируемыми пусками, без сомнения, был большим риском. Во-первых, космонавты летели без скафандров. Случайная потеря герметичности конструкции — и гибель неминуема. Во-вторых, ограничения по объему и массе не позволили снабдить корабль запасом средств жизнеобеспечения более чем на двое суток. Медлить с возвращением на Землю нельзя. В-третьих, новая система приземления проверена только один раз!
11 октября на старте была организована встреча экипажа «Восхода» с военным составом участников предстоящего пуска. Митинг сблизил всех. Каждый солдат гарнизона, стоявший на площадке по команде «вольно», почувствовал себя участником, ответственным за предстоящее свершение советской науки. Пользуясь тем, что скафандры не требовались, Королев с тремя членами экипажа поднялся на лифте к кораблю якобы для инструктажа. Такому, как Феоктистов, инструктаж не нужен. Он знал корабль со всеми его системами лучше Королева. Думаю, что Королев очень волновался, он искал способ успокоиться. Но тогдашняя техника не располагала к успокоению. Во время генеральных испытаний носителя отказал бортовой передатчик «Трала», на этот раз на третьей ступени. Замена с перепроверкой требовала не менее часа — в такой напряженной обстановке скандала не миновать.
—Алексей Федорович, — сказал Богомолову Кириллов, — ищите Королева и Тюлина и докладывайте сами. Я получать за вас по шее не хочу. Богомолов со старта приехал на ТП, нашел Королева в его кабинете, там же был Тюлин и еще несколько членов Госкомиссии. После радостного доклада Богомолова, что замена «Трала» будет закончена через 10 минут, Королев взорвался и закричал:
— Уходи, я не могу тебя видеть! Ты трусливый мальчишка! И много других подобных выражений выплеснулось на пятидесятилетнего «мальчишку». Во время этой тяжелой для всех присутствующих сцены Кириллов со старта доложил, что замена «Трала» будет закончена через час, график подготовки носителя не нарушается за счет имевшегося резерва времени.
— Вот твои десять минут! Не хочу больше иметь с тобой дела!
Это было последним происшествием перед пуском трехместного корабля. В ночь на 12 октября — день старта «Восхода» — ударил мороз. Ясной безветренной ночью температура упала до минус десяти. В 7 утра, успев быстро позавтракать на «двойке», мы спешили в барак «банкобус» в 200 метрах от старта. На последнем заседании Госкомиссия приняла решение о начале заправки и пуске. Первым рейсом на лифте поднялись Егоров и Феоктистов, вторым — Комаров в сопровождении ведущего конструктора Евгения Фролова. По пятнадцатиминутной готовности я уехал на ИП-1. Пуск прошел красиво и нормально. Вместе с телеметристами после разделения я наблюдал дрожание святящихся столбиков на электронных экранах приемной станции «Трал». На 525-й секунде Воршев торжественно доложил: — Есть отделение объекта. Стоявший рядом со мной у стойки «Трала» Богомолов получил полное удовлетворение. Это его аппаратура позволила всем оставшимся на Земле убедиться, что корабль с тремя космонавтами благополучно вышел на орбиту.
Когда мы с Богомоловым не спеша приехали с ИПа на «двойку», там Брацлавец уже организовал показ космонавтов по телевидению. По ВЧ Тюлин и Королев дозвонились до Пицунды, где отдыхал Хрущев, и докладывали ему о полете. Вторым заходом доложили Брежневу, Смирнову и Устинову. Этим троим в то время было не до космоса. Никто из нас не мог себе представить, что в эти, такие радостно-торжественные, как нам казалось, минуты Королев и Тюлин разговаривали не только с главой государства, но и с человеком, который готовился на следующий день его заменить. Кремлевские заговорщики не решились раньше времени исключить из программы прямую связь и переговоры Хрущева с экипажем «Восхода». Связь была организована. Комаров доложил Хрущеву, что полет проходит нормально. Хрущев пожелал счастливого возвращения на Землю и скорой встречи. Каманин переговорил с Вершининым и просил его обратиться к Малиновскому с ходатайством о присвоении Комарову звания инженер-полковник, а Егорову и Феоктистову — звания капитан. По расписанию дежурств на КП я попал в одну смену с Гагариным с трех утра и до посадки. Большая часть нашей смены приходилась на «глухие витки» — когда связь с экипажем невозможна. Мне нравилось наблюдать за Гагариным, когда он вел переговоры с экипажем. Он сам явно не скрывал, что получал при этом удовольствие. Комаров докладывал из космоса спокойно и уверено. В 8 утра Королев и Тюлин решили, что перед посадкой полезно доложить Хрущеву.
— Он еще спит, — предупредил Тюлин.
— Ничего, по такому поводу нас ругать не будет, — успокоил Королев.
Через Москву связались с Пицундой, и Королев коротко доложил, что на борту все в порядке. Программа полета была рассчитана на одни сутки. Хрущев об этом знал. Тем не менее Королев «для порядка» попросил у Хрущева разрешение на посадку. Оба — и Королев, и Тюлин — посчитали, что Хрущеву будет не лишним таким образом напомнить о его личном вкладе в создание «Восхода». Согласие на посадку было получено. Это был последний разговор с Хрущевым. Кремлевскими заговорщиками он был уже отрешен от власти над великой страной.
До выдачи команды на включение цикла спуска Королев попросил Гагарина вызвать Комарова на связь.
— Я — «двадцатый». Как самочувствие и готовы ли вы к заключительным операциям? — спросил Королев.
— Я — «Рубин», самочувствие хорошее. Много интересных явлений. Хотелось бы продолжить работу, — ответил Комаров. Королев посмотрел на окружающих. Большинство замотали головами. Да ему и самому было ясно, что продолжение еще на сутки очень рискованно. Чуть улыбнувшись, он нажал тангенту микрофона и ответил:
— Но у нас не было такой договоренности!
— Да, не было, но много нового.
— Всех чудес, «Рубин», до конца не пересмотришь. Как поняли? Я «двадцатый», прием!
— «Двадцатый», я — «Рубин». Вас понял. К заключительным операциям готовы.
— «Рубин», я — «двадцатый». Мы все, ваши товарищи, здесь собрались. Желаем вам попутного ветра. Я — «двадцатый», прием.
Ответ «Рубина» потонул в шумах. Енисейский НИП-4 доложил о выдаче команды на запуск цикла спуска. Команду для верности продублировал НИП-7 с Камчатки. По этим командам запускалась программа ПВУ, по которой в 10 часов 8 минут и 56 секунд над Гвинейским заливом на шестнадцатом витке должна быть запущена ТДУ на торможение, при условии, если предварительно корабль был ориентирован соплом двигателя по полету. Обычно томительное ожидание доклада с теплоходов «Долинск» и «Краснодар» на этот раз было недолгим. Уже в 10 часов 25 минут был ретранслирован через Одессу и Москву доклад, что команды на запуск и выключение двигателя прошли. Далее начиналась мучительная неопределенность. Никакой связи с кораблем не было. Все собравшиеся напряженно молчали, ожидая докладов начальника службы поиска генерала Кутасина. Когда тот доложил, что летчик самолета Ил-14 «видит объект», Королев не выдержал, отнял микрофон у Гагарина и закричал:
— Я — «двадцатый»! Сколько парашютов видит летчик Михайлов — один или два? Если раскрылся только один купол — это плохо. Скорость приземления может быть 8-10 метров в секунду. Если к тому же не сработает двигатель мягкой посадки, травмирование космонавтов неизбежно. Кутасин после мучительной паузы доложил, что корабль спускается на двух парашютах. Снова ожидание. Наконец:
— Летчик Михайлов видит корабль на земле и около него троих человек, машущих руками. Дорогой и неизвестный летчик Михайлов! Если бы ты знал, какой гром аплодисментов, какие объятия последовали за твоим коротким сообщением!
— Никогда бы не поверил, что из «Востока» можно сделать «Восход» и слетать на нем троим космонавтам, — сказал, излучая редкое сияние, Королев. На радостях он даже обнял «мальчишку» Богомолова.

Подрыв системой АПУ технологического корабля «Восход-2» («Космос-57»)

Наиболее сложной проблемой оказалось создание мягкого шлюза и скафандра для открытого космоса. Эта работа в основном легла на Гая Ильича Северина. Общительный, обладающий хорошим чувством юмора, быстро ориентирующийся в технике, космической медицине и нашей внутриклановой политике, Северин сразу вписался в наше сообщество. В нашей компании он был единственным,. кто в горнолыжном спорте дошел до уровня профессионала. Высокогорный загар не сходил с его лица даже в межсезонье. У меня и моих товарищей первые контакты с Севериным и деловые споры начались при обсуждении электроснабжения техники связи и организации переговоров с вышедшим из корабля космонавтом. Все виды обеспечения пришлось подавать в скафандр из корабля по специальному, фалу. Для автономного существования в скафандре в те времена не было техники, приемлемой по объемам и массе.
Шлюзовая камера усложняла процесс выхода и утяжеляла корабль, но по-сравнению с «Джемини» повышала безопасность. Шлюзовая камера в сложенном виде крепилась на внешней поверхности спускаемого аппарата. На первом же витке командир корабля включал наддув камеры и контролировал установку ее в рабочее положение. Камера имела два люка: для сообщения со спускаемым аппаратом и для выхода в космос. Наличие двух люков позволяло в отличие от «Джемини» сохранять герметичность спускаемого аппарата при выходе и возвращении космонавта. После возвращения шлюзовая камера отстреливалась, но на поверхности спускаемого аппарата оставался шпангоут, к которому она крепилась. Все операции по наддуву, открытию и закрытию люков, стравливанию давления, отстрелу требовали строгой последовательности. Наши электрики разработали специальный пульт для управления всеми этими операциями. Команды по управлению шлюзованием на наддув шлюза, открытие и закрытие внутреннего люка, последующее стравливание давления и отстрел шлюза были задублированы с Земли по КРЛ.
Предстояла проверка надежности этих операций и герметичности шлюза на беспилотном технологическом «Восходе-2». Его пуск состоялся 22 февраля. Полет проходил без каких-либо серьезных замечаний. При проверке новой телевизионной радиолинии на экране приемника, установленного на КП, появилось непривычно четкое для космического телевидения изображение шлюза. Все присутствующие пришли в восторг и начали поздравлять телевизионщиков. Только когда корабль ушел из зоны связи, поздравления посыпались и на Северина — без телеметрии увидели, что шлюз работает нормально и «ветром» его не сдувает. Королев умел иногда нагнетать напряженность там, где в ней не было нужды. Он потребовал, чтобы полковник Большой передал немедленно в Москву генералу Карасю категорическое указание о засекречивании телевизионного изображения шлюза до особого решения Госкомиссии. Телевизионное изображение с «Восхода-2» передавалось только над нашей территорией. Приемные пункты были в Москве, на полигоне и в Симферополе. Ни один телелюбитель и так не мог принять изображение, потому что радиоканал не соответствовал никаким вещательным стандартам. Тем не менее указание было передано. Изображение шлюза, полученное на втором витке, было восторженно принято и в Москве.
Технологический «Восход-2» уже был объявлен как «Космос-57», и Смирнов доложил об успешном эксперименте Брежневу. Однако «Космос-57» в начале третьего витка, в зоне видимости НИПов-4, -6 и -7 «исчез» на всех каналах связи. Замолчали «Трал», «Факел», телевидение и имитация телефона. Когда обратились за помощью к средствам ПРО и дали им целеуказания, они ничего похожего на наш корабль не нашли. На четвертом витке никакими средствами обнаружить корабль в космосе не удалось. На КП собралась Госкомиссия и потрясенные потерей корабля «болельщики». Я осмелился высказать предположение, что такое может случиться только в том случае, если корабль взорван системой АПО. Но с чего бы ей сработать? Королев ухватился за эту идею и обрушился на меня:
— Наверняка вы там чего-либо не доглядели. Немедленно сообщи своим, пусть анализируют. Тюлин не согласился. Он предложил назначить официальную комиссию под председательством Керимова. Комиссия начала работу с выяснения логики работы АПО, надежности защиты от ложных срабатываний и возможности получения ложных команд. Быстро убедились, что АПО срабатывает при нештатном спуске, когда есть опасность приземления на чужой территории.
Выручил нас Мнацаканян. Проанализировав, какие команды использовались для передачи на «борт» по его командной радиолинии, он со своими специалистами установил, что одна из команд по управлению шлюзом, если ее подавать одновременно с двух наземных пунктов, превращается в команду цикла спуска. Если такое случилось, значит включилась ТДУ, а АПО разобралось в незаконности спуска и уничтожило корабль. Очень быстро нашли и виноватых. К середине дня 25 февраля аварийная комиссия однозначно установила, что причиной срабатывания АПО явилась выдача камчатскими пунктами НИП-6 и НИП-7 внакладку двух одинаковых команд № 42. Две команды, наложившись друг на друга, были восприняты бортовым дешифратором как одна команда № 5 — «спуск».

Пилотируемый полёт «Восход-2» и первый выход в открытый космос

Вслед за успешным полетом «Восхода» началась подготовка «Восхода-2» с задачей выхода человека в открытый космос. Это снова была инициатива Королева. Никто «сверху» не обязывал, а «снизу» не настаивал на таком эксперименте. В открытом космосе первым должен быть советский человек! Эта задача требовала серьезной доработки космического корабля, создания специального скафандра, большого объема экспериментальных работ. 18 марта 1965 года Алексей Леонов провел в открытом космосе 12 минут и 9 секунд. После его благополучного возвращения в корабль и таким образом выполнения главной задачи — «впервые в мире» — случилась многократно описанная история с отказом автоматической системы ориентации и использованием ручного управления для возвращения на Землю. Затем последовала многодневная эпопея спасения экипажа после приземления в глухую тайгу.
Совместно с Павлом Беляевым в 1969 году мы выполняли обязанности ночных дежурных в Евпатории во время полета космических кораблей «Союз-6», «Союз-7» и «Союз-8». Я не раз слушал рассказы о событиях, сопровождавших полет «Восхода-2». Только той ночью из спокойной беседы с Беляевым я осознал, как мы были близки к космической трагедии — возможности гибели Беляева и Леонова на орбите. Возвращение их на Землю при технике того времени я до сих пор считаю великим везением. Трагедия произошла с самим Беляевым менее чем через год после этой нашей ночной беседы. Он погиб во время операции в том самом госпитале имени Бурденко, в котором меня лечили по поводу загадочной болезни в 1957 году.

Полет «Восхода-2» вошел в историю дважды. В первой, официальной и открытой, говорилось, что все прошло блестяще. Во второй, которая раскрывалась постепенно и в деталях так и не была опубликована, насчитывается по крайней мере три ЧП. Леонова наблюдали по телевидению и транслировали изображение в Москву. При выходе из корабля на пять метров он помахивал рукой в открытом космосе.
Вне шлюза Леонов находился 12 минут и 9 секунд. Но оказалось, что выйти было легче, чем вернуться обратно. Скафандр в космосе раздулся и никак не втискивался в шлюз. Леонов вынужден был сбросить давление, чтобы «похудеть» и сделать его мягче. Все-таки ему пришлось лезть обратно не ногами, как это было предусмотрено, а головой. Все перипетии происходившего при возвращении в корабль мы узнали только после приземления космонавтов.
Вторым ЧП было непонятное падение давления в баллонах наддува кабины с 75 до 25 атмосфер после возвращения Леонова. Надо было производить посадку не позднее 17 витка, хотя Григорий Воронин — главный конструктор этой части системы жизнедеятельности — успокоил, что кислорода хватит еще на сутки.
Третье ЧП было для нас совершенно неожиданным. Не сработала автоматическая система ориентации на Солнце, и по этой причине ТДУ не включилась. Корабль, как говорят в Одессе, «сделал ручкой», остался на орбите и пошел на восемнадцатый виток. Экипажу дали рекомендацию сажать корабль вручную на восемнадцатом или двадцать втором витке. Целых четыре часа на КП не было ясности, что случилось в космосе. Королев вытрясал душу из Быкова, Каманина и Большого, требуя связи. Прямой связи с кораблем не было. Были только косвенные данные.

Наконец поступил доклад от поискового вертолета. Он обнаружил красный парашют и двух космонавтов в 30 километрах юго-западнее города Березняки. Густой лес и глубокий снег не давали возможности вертолетам совершить посадку вблизи космонавтов. Населенных пунктов поблизости тоже не было. Посадка в глухой тайге была последним ЧП в истории «Восхода-2». Космонавты ночевали в лесу Северного Урала. Вертолеты только и могли, что летать над ними и докладывать, что «один рубит дрова, другой подкладывает их в костер». С вертолетов космонавтам сбрасывали теплые вещи и продукты, но вытащить Беляева и Леонова из тайги не удавалось. Группа лыжников с врачом, высадившаяся в полутора километрах, добралась до них по снегу за четыре часа, но вывести из тайги не решилась. За спасение космонавтов развернулось настоящее соревнование. Служба полигона, подогреваемая Тюлиным и Королевым, выслала в Пермь свою спасательную экспедицию во главе с подполковником Беляевым и мастером нашего завода Лыгиным. Из Перми они на вертолете добрались до площадки в двух километрах от «Восхода-2» и вскоре обнимались с космонавтами.
Маршал Руденко запретил своей спасательной службе эвакуировать космонавтов с земли на зависающий вертолет. Они остались в тайге на вторую холодную ночевку, правда теперь у них была палатка, теплое меховое обмундирование и вдоволь продовольствия. Дело дошло до Брежнева. Его убедили, что подъем космонавтов в зависший у земли вертолет -дело опасное. Брежнев согласился и одобрил предложение вырубить поблизости деревья для подготовки посадочной площадки. 21 марта по лыжне, проложенной однофамильцем с полигона Владимиром Беляевым, Павел Беляев и Алексей Леонов добрались до вертолета Ми-4. С него они пересели на тяжелый Ми-6, который и доставил их в Пермь. Через двое суток после посадки в 70 километрах от областного центра космонавты получили возможность доложить генсеку о выполнении задания. Вот какая у нас в то время была техника связи!

Дефекты первого «Союза» - следствие отказа от предварительной отработки на технологическом аналоге

До изготовления первого летного образца обязательно следовало изготовить точный технологический аналог. На нем провести отработку методики испытаний, найти и устранить все конструкторские ошибки, схемные завязки, взаимовлияния систем, доработать испытательное оборудование, начисто переписать инструкции по испытаниям, внести все исправления в аппаратуру, кабели, приборы штатного комплекса и только тогда приступить к его испытаниям.
Мы приняли без должного анализа авиационную технологию. Обычно первый опытный образец самолета из сборочного цеха выкатывался на аэродром и после нескольких дней рулежек и подлетов следовал первый полет. После каждого полета производились какие либо доработки и улучшения по замечаниям летчиков-испытателей. Но космический корабль не мог «подлететь» и возвратиться для доработок. Полет каждого корабля был первым и последним. Мь должны были предусмотреть, предвосхитить, предположить все возможные штатные и нештатные ситуации в космическом полете. И убедиться, что сложная комбинация систем корабля позволит экипажу благополучно вернуться на Землю.
Фактически испытания 7К-ОК № 1 проводились в КИС 112 дней, или 2240 рабочих часов. В процессе испытаний было обнаружено 2123 дефекта в приборах, кабелях, документации и потребовалось произвести 897 доработок. Разбор замечаний и устранения дефектов из общего баланса отняли 600 часов. Устранение ошибок вызванных нестыковкой параметров, потребовало заново изготовить 25 кабель-вставок, сопрягающих смежные системы. Мы их называли «грушами». По внешнему виду они действительно напоминали эти фрукты. Шутники утверждали, что отдел Карпова занимает первое место по «околачиванию груш».
Несмотря на такую титаническую работу, проделанную в КИО на ТП космодрома за два месяца подготовки к первому полету выявили еще три сотни новых дефектов и сотню замечаний к документации. 90% всех дефектов и замечаний были свойственны «Союзу» как типу, а не только как данному конкретному кораблю. Они должны были быть предварительно обнаружены и устранены в аналоге, которого мы не создали. Тогда из тысяч замечаний, которые были получены на первом летном 7К-ОК в КИСе, мы бы имели не более сотни, относящихся только к данному конкретному комплексу. Но…, но…, если такой цикл, который я, а затем Юрасов, Дорофеев и Шабаров отстаивали еще в начале 1965 года у Королева, нанес на график, то пуск первого летного формально отодвигался почти на год! Эта потеря года была очень наглядной для начальства. Кроме того, заводу и всем его смежникам надо было изготовить еще один «полный и никому потом не нужный товарный комплект», а тут и на штатные не хватало мощностей. Год на отработку в процессе наземных испытаний мы теряли все равно. Но при этом теряли и надежность, расходуя ресурс летных систем и ограничивая из постоянной осторожности объем экспериментов.
Уже по окончании наземных испытаний первых двух кораблей 7К-ОК в ноябре 1966 года, проведя детальный анализ замечаний, выявленных в КИСе, три заместителя главного конструктора: я, Трегуб и Шабаров — написали докладную Мишину, в которой доказывали, что основной причиной такого обилия дефектов являлось отсутствие предварительной отработки комплексных схем на стендах и технологическом аналоге. Мы предупредили, что в будущем такое обилие дефектов неизбежно для любого нового объекта, если будет продолжаться практика, при которой различные системы впервые встречаются вместе только на первом летном объекте при штатных испытаниях.

Причина гибели Комарова

Много лет спустя, когда прибегать к репрессиям «по истечении срока давности» не имело смысла, была высказана еще одна, может быть, наиболее достоверная причина катастрофы, не зафиксированная ни одной из подкомиссий. Ограниченный круг людей на нашем заводе догадывался, но счел за благо молчать. Тем более, что этой причиной было нарушение технологии, устранить которую на будущее не составляло никаких трудностей.
Согласно штатной технологии, после обмазки спускаемого аппарата теплозащитным покрытием он помещался в автоклав, в котором при высокой температуре происходила полимеризация синтетических смол, являющихся составной частью теплозащиты. В отступление от утвержденной технологии все СА до № 4 и № 5 поступали в автоклав без парашютных контейнеров. Как это часто бывает, изготовление контейнеров по срокам отставало от всего корпуса. Это было, казалось бы, безобидное нарушение технологического процесса. Для беспилотных пусков такое отступление допускалось. Для самолетных испытаний макеты СА просто обклеивали пенопластом, без всякой теплозащиты. Поэтому операция в автоклаве не требовалась.
Начиная с № 4 и № 5, предназначенных для пилотируемых пусков, всякие отступления от штатной технологии были категорически запрещены. Спускаемые аппараты для № 4 и № 5 в автоклавы помещались вместе с контейнерами. Но теперь оказалось, что по срокам отстали штатные крышки парашютных контейнеров. Чем и как закрывали контейнеры вместо крышек, если кто и помнил, то не рассказывал. Когда я ради этих мемуаров интересовался подробностями, оказалось, что живых свидетелей уже нет. Высказывались предположения, что контейнеры, по всей вероятности, чем-то закрывали, но неплотно.
Другими словами, технологи цеха № 1 не подумали вовсе о том, что в автоклаве на внутреннюю поверхность контейнеров могут осаждаться летучие фракции обмазки, образующиеся при полимеризации, от чего поверхность превращалась в шероховато-бугристую и клейкую. Из такого контейнера тормозному парашюту вытащить плотно забитый основной действительно оказалось не под силу.

Ракетно-космический комплекс Н1-Л3

Ракетно-космический комплекс Н1-Л3 состоял из трехступенчатой ракеты Н1 и лунного комплекса Л3. H1 – трехступенчатая ракета с поперечным делением конструктивно подобных ступеней. Ступени соединены между собой переходными фермами, обеспечивающими свободный выход газов при запуске двигателей последующей ступени. На всех трех ступенях ракеты используются ЖРД на кислороде и керосине, разрабатываемые в ОКБ-276.
Силовая схема ракеты представляет собой каркасную оболочку, воспринимающую внешние нагрузки. Внутри этого каркаса размещены сферические топливные баки. На всех ступенях баки горючего впереди. В состав двигательной установки первой ступени входят 24 двигателя НК-15 тягой у Земли по 150 тс. Сейчас, докладывал Крюков, мы ведем проработку по увеличению числа двигателей первой ступени до 30. Шесть двигателей будут размещены по внутреннему кольцу, а 24 внешнего кольца останутся на своих местах. На второй ступени – восемь таких же двигателей, но с высотными соплами – НК-15В. На третьей ступени – четыре двигателя НК-19 с высотными соплами. Все двигатели работают по замкнутой схеме, то есть с дожиганием газа после его отработки на турбонасосном агрегате (ТНА).
Приборы систем управления и телеметрии располагаются в специальных отсеках на своих ступенях. Основные приборы системы управления тремя ступенями находятся в приборном отсеке третьей ступени. Принятая аэродинамическая компоновка позволяет свести к минимуму потребные управляющие моменты и использовать для управления по тангажу и курсу принцип рассогласования тяги противоположных двигателей на первой и второй ступенях. Для управления по крену используются специальные управляющие сопла.
Для контроля работы двигателей разрабатывается специальная система диагностики КОРД, которая дает команду на отключение двигателя при возникновении признаков его возможного отказа. Одновременно отключается диаметрально противоположный двигатель. В отличие от всех современных ракет источником электроэнергии является турбогенератор переменного тока. Блоки и отсеки ракеты очень велики, поэтому на заводах-изготовителях создаются только транспортабельные части. Сварка баков, сборка блоков и монтаж всей ракеты должны осуществляться в монтажно-сборочном и испытательном корпусе, строящемся ныне па полигоне. Там фактически будет филиал куйбышевского «Прогресса» – головного завода – изготовителя ракеты.
Чтобы вывести на околоназемную орбиту высотой 200 километров полезный груз массой 90-93 тонны мы проводим ряд мероприятий, главным из которых является установка на первой ступени еще шести двигателей. Высота ракеты вместе с головной частью Л3 – 105,3 метра. Стартовая масса – 2820 тонн. Масса кислорода 1730 тонн и керосина 680 тонн. Система Л3 состоит из разгонных ракетных блоков «Г» и «Д», ЛОКа (собственно корабль и ракетный блок «И») и ЛК (собственно корабль и ракетный блок «Е»), головного обтекателя, сбрасываемого при достижении определенных скоростных напоров, и двигательной установки системы аварийного спасения.
ЛОК состоит из спускаемого на Землю аппарата и бытового отсека, на котором расположен специальный отсек с двигателями ориентации и причаливания и агрегатом системы стыковки, приборно-агрегатного отсека и энергетического отсека, в котором размещается ракетный блок «И» и ЭХГ – электрохимический генератор системы электропитания на кислородно-водородных топливных элементах. Бытовой отсек ЛОКа одновременно служит шлюзовой камерой при переходе космонавта через открытый космос в лунный корабль перед спуском на Луну и при возвращении.
Все путешествие от Земли до Луны космонавты совершают без скафандров. Скафандр надевается космонавтом перед переходом из ЛОКа в ЛК. ЛК состоит из герметичной кабины космонавта, отсека с двигателями ориентации и «пассивным» агрегатом стыковки приборного отсека, лунного посадочного устройства и ракетного блока «Е». Электропитание всех систем ЛК осуществляется аккумуляторными батареями, установленными снаружи. Управление посадкой впервые в отечественной практике ведется с помощью БЦВМ и частично дублируется ручной системой, которая позволяет космонавту совершать ограниченный маневр для выбора места посадки.
Полет Н1-Л3 будет совершаться по следующей программе: вывод ракетой-носителем H1 на орбиту ИСЗ с временем пребывания на орбите в течение суток для проверки готовности всех систем Л3 к отлету в сторону Луны; разгон Л3 блоком «Г» на траекторию полета Земля – Луна, при этом двигатель блока «Г» работает до полной выработки топлива, после чего блок «Г» отбрасывается; доразгон блоком «Д» до заданной скорости, затем с его помощью – две коррекции траектории и торможение, приводящее систему Л3 на орбиту ИСЛ; время полета до Луны 3,5 суток, а пребывание на орбите ИСЛ не более 4 суток; переход с помощью блока «Д» с круговой орбиты на эллиптическую; переход одного из космонавтов из ЛОКа в ЛК через открытый космос; отделение от ЛОКа лунной посадочной системы в составе блока «Д» и ЛК; ориентация системы с помощью блока «Д» и торможение для спуска с орбиты; отделение блока «Д» и увод его в сторону, чтобы избежать столкновения с ЛК; посадочные торможения с помощью блока «Е», маневр по выбору места посадки, посадка на Луну; выход космонавта из ЛК на поверхность Луны, проведение предусмотренных исследований, сбор образцов грунта и возвращение в ЛК; пребывание на поверхности Луны не более 24 часов; взлет ЛК с Луны с помощью блока «Е», сближение и стыковка с ЛОКом, переход космонавта из ЛК в ЛОК через открытый космос и отбрасывание ЛК; разгон ЛОКа с помощью блока «И» по траектории Луна – Земля, проведение одной-двух коррекций за время полета в течение 3,5 суток; отделение спускаемого аппарата ЛОКа, вход его в атмосферу Земли со второй космической скоростью, планирующий спуск и посадка на территорию СССР. Общее время экспедиции рассчитано на 11-12 суток.

Д.Ф. Устинов об организации работ по космосу в США

Приехавший к нам после накачки в ЦК Виктор Литвинов рассказывал: – Дмитрий Федорович сетовал, что американцы позаимствовали у нас основной метод работы – плановое руководство и сетевые графики. Они обошли нас в управлении и методах планирования. Они заранее объявляют график подготовки пуска и строго его придерживаются. У них на деле реализован принцип демократического централизма – свободное обсуждение, а потом строжайшая дисциплина при выполнении. Мы, по словам Устинова, распустились. Вернулись к временам феодализма. Каждое министерство – это свое феодальное княжество. Главные конструкторы вместо дружной работы занимают агрессивную позицию в отношениях друг с другом, даже перестают слушать своих министров. Американцы сконцентрировали огромные силы. На лунную программу работает не то 500 000, не то 1 500 000 человек, 20 000 фирм. И все это организует, всем управляет НАСА – государственная организация. Мы зазнались, укорял Устинов, пора трезво оценить обстановку.

Требование военных: изменить методику ЛКИ с большим количеством аварийных пусков

Космонавтике следовало отказаться от догматизма артиллерийской и боевой ракетной техники. Нужен был принципиально другой подход. Большая ракетно-космическая система должна выполнить свою основную задачу с первой же попытки. Для этого все, что только мыслимо испытать и отработать на земле, должно быть отработано до первого целевого полета. Предварительные экспериментальные полеты необходимы для отработки только тех систем и процессов, которые принципиально не могут быть промоделированы в земных условиях. В практической реализации этого принципа американцы нас опередили, и это дало им возможность начиная с 1969 года захватить до поры положение ведущей державы в космонавтике.
Первыми осмелились выйти с критикой методов нашей работы не ученые экспертных комиссий, а военные. Еще во времена Королева они готовили демарш по поводу большого числа аварийных пусков по Луне, Марсу и Венере. В 1965 году Кириллов при мне предупреждал Королева, что он получил задание командования подготовить материал, изобличающий главных конструкторов и промышленность в большом числе аварий вследствие ошибочной методики отработки. Последующие победы приглушили агрессивность военных по отношению к космонавтике.
Спустя четыре года под влиянием двух аварий Н1, программы облета Луны на 7К-Л1, аварийных пусков бабакинских «луночерпалок» Главнокомандующего РВСН маршала Крылова наконец уговорили подписать на имя Афанасьева письмо с конструктивной критикой в наш адрес. В письме говорилось: «Результаты анализа двух аварийных пусков комплекса Н1-Л3, а также статистика пусков других сложных ракетно-космичестх комплексов показывают, что существующая методика отработки ракетно-космических комплексов не обеспечивает высокого уровня их надежности при выходе на ЛКИ. Существующая методика наземной отработки РКК, в основном, аналогична методике отработки боевых ракет, которые, как правило, значительно проще РКК типа Н1-Л3. В то же время в процессе ЛКИ боевых ракет расходуется несколько десятков изделий (от 20 до 60) для их отработки до требуемого уровня надежности. При проведении ЛКИ тяжелых РКК отсутствует возможность длительной летной отработки с большим расходом ракет-носителей. Ввиду этого представляется целесообразным изменить принятый объем и характер наземной отработки этих комплексов к моменту выхода на ЛКИ. По нашему мнению, новые методы наземной отработки тяжелых РКК должны строиться на основе многоразовости действия и больших запасов по ресурсу комплектующих систем и агрегатов, испытаний двигателей и ракетных блоков без последующей переборки с целью выявления производственных дефектов и прохождения периода приработки...

Андрогинный стыковочный узел

– Да, мы начали переговоры, в которых приходим к идее андрогинного узла. Чтобы не было обидно ни той, ни другой стороне, на каждом корабле будут совершенно одинаковые половинки. – А почему вы его называете андрогинным, что это значит? Тут уже Вильницкий пришел на помощь Бушуеву: – Это будет узел «гермафродит». В отличие от теперешней схемы, когда «активный» штырь попадает в «пассивный» конус, там конструкция на «активной» и «пассивной» стороне будет одинаковой. Гермафродит, как считали древние греки, был сыном Гермеса и Афродиты. Он был так красив, что боги сделали его двуполым. Вводить в техническую документацию термин «гермафродит» сочли неэтичным. Поэтому воспользовались терминологией, принятой в ботанике для двуполых растений, – «андрогины». – Да, с вами не соскучишься, – заключил Устинов.

Что касается андрогинного агрегата, то он был разработан и в 1975 году обеспечил стыковку и встречу экипажей «Союза-19» и «Аполлона». После этого в наших отечественных программах он использовался только еще один раз при стыковке корабля «Союз ТМ-16» к одному из модулей станции «Мир». При объективном сравнении наших и американских вариантов стыковочных агрегатов без особых споров приоритет был отдан нашим. Мало кому известный в том памятном 1971 году инженер Владимир Сыромятников принял на себя ответственность за создание стыковочных агрегатов для многоразовых американских космических кораблей «Спейс шаттл» и международной космической станции.

Трёхосная ориентация

Каждая космическая программа требовала разработки своих, специально для данного конкретного летательного аппарата, систем ориентации. Общим для всех было требование в нужное время обеспечить трехосную ориентацию, то есть иметь возможность установить космический аппарат в пространстве, закрепив его три взаимно перпендикулярные воображаемые оси неподвижно относительно звезд или поверхности Земли и вектора скорости либо маневрируя ими по заданной программе или командам. Идейная разработка трехосной ориентации ИСЗ на Землю в отделе Легостаева была поручена одному из первых выпускников московского физтеха – Евгению Токарю. Работы над такой системой Токарь начал еще в НИИ-1, работая с Раушенбахом под руководством Келдыша. В 1957 году он выпустил отчет «Об активной системе стабилизации искусственного спутника Земли». Любопытно, что этот отчет воспроизведен в издании: Келдыш М.В. Избранные труды: М.: Наука, 1988.
В работе Токаря впервые предлагалась система, которая стала классической для всех «Востоков», «Восходов» и «Зенитов», и существовала до времен, пока не наступила эпоха «бесплатформенных» систем. Для ориентации одной из осей спутника по местной земной вертикали (то есть по направлению к центру Земли) предлагалось использовать прибор, чувствительный к инфракрасному излучению поверхности планеты. Идея сканирования таким прибором границы между видимым с космического аппарата земным диском и космосом была высказана Раушенбахом. В разработке схемы и теоретических основ прибора значительное участие принимали Евгений Башкин и Станислав Савченко.
Первый реальный прибор ИКВ был выполнен Владимиром Хрусталевым и Борисом Медведевым в ЦКБ «Геофизика». В настоящее, время ни один околоземный спутник не обходится без ИКВ – построителя местной вертикали. ОКБ «Геофизика» с тех давних пор довело надежность, точность и массу ИКВ до величин, о которых в первые годы мы и не мечтали. Кроме ориентации двух осей по углам тангажа и крена, которые обеспечивались ИКВ, требовалось остановить свободное вращение спутника вокруг вертикальной оси, направленной на Землю, то есть научиться ориентировать его относительно плоскости курса, как мы говорили по-ракетному, по углу рыскания. Для этой цели Токарь предложил гироскопический ориентирующий прибор, позднее названный «гироорбитант». Он применялся практически на всех отечественных автоматических и пилотируемых космических кораблях, нуждавшихся в орбитальной ориентации.
Теория гироорбитанта явилась основой кандидатской диссертации Токаря, которую он защитил в 1959 году. Изготовить гироорбитант своими силами мы не могли. Требовалось высокоточное специализированное производство. Естественно, что обратились к тогдашнему монополисту в ракетной гироскопии – Виктору Кузнецову. Первая реакция была резко отрицательной. Кузнецов не пожелал изготавливать у себя прибор, идея которого родилась где-то на стороне. Кроме того, Кузнецов усомнился в самой идее гироорбитанта, который представлял собой, как он мне высказал, «принцип морского гирокомпаса, испорченный для космоса». Но отмахнуться от нас в те времена Кузнецов не мог. Это грозило серьезным объяснением с Королевым, а тот, чего доброго, мог сказать: «Ну, Витя, если ты отказываешься мне помочь, я поищу других».
«Витя» попросил Александра Ишлинского провести подробную проверку теории в математическом институте в Киеве, директором которого тот был избран еще в 1948 году. Независимую экспериментальную проверку принципа по поручению Кузнецова произвел один из его ведущих специалистов Оскар Райхман. Не будучи великим теоретиком, но являясь хорошим организатором и гироскопистом-практиком, тот быстро соорудил стенд, на котором подтвердил работоспособность прибора. Великая заслуга Ишлинского и Райхмана состояла в том, что они независимо друг от друга убедили Кузнецова. Он поверил и дал зеленый свет изготовлению первой серии. Приборы Кузнецова под индексом КИ-008, КИ-009 и т.д. были установлены на первые космические корабли: «Востоки», «Зениты», последующие разведчики, челомеевские «Алмазы».
На орбитальных станциях «Салют» мы сделали попытку заменить гироорбитант так называемой «ионной ориентацией» по курсу и тангажу. Одной из причин такой замены была длительность периода первоначальной «выставки» гирообитанта после выхода на орбиту. Ориентация по всем трем осям с помощью ИКВ и гироорбитанта занимала для ИСЗ почти целый виток. Ориентация с помощью ионной системы по тангажу и курсу осуществлялась минут за десять. Однако использование столь заманчивой по времени ориентации системы без предварительной тщательной проверки закончилось гибелью ДОСа № 3.

Нордхаузен - гироплатформа Фау-2

Шмаргун повел нас в дальний барак, где в темном углу, разбросав кучу тряпья, торжественно показал на большой обернутый одеялами шарообразный предмет. Вытащили, положили на ближайшую койку, развернули многослойную упаковку из одеял, и я обомлел: это была гиростабилизированная платформа, которую я в первый раз увидел в Берлине на заводе «Крейзельгерет». Тогда мне пояснял ее устройство тоже первый раз ее увидевший «цивильный» полковник Виктор Кузнецов.
Как гироплатформа, еще не ставшая штатным прибором Фау-2, попала в этот барак смертников? Шмаргун толком объяснить не мог, сказал только со слов других, что когда вся охрана лагеря разбегалась, какие-то немцы не из охраны и не из персонала Миттельверка притащили красивый ящик в барак, забросали всяким тряпьем и быстро убежали. А уже когда пришли американцы, то оставшиеся в живых заключенные, обнаружив ящик, вскрыли его и кто-то из них сказал, что это очень секретно. Решили спрятать для русских, когда придут. Ящик использовали для упаковки всяких своих вещей, которыми начали обзаводиться после освобождения, а узнав, что Шмаргун остается ждать русских, ему раскрыли тайну и все упаковали в грязные одеяла — так у американцев, по их мнению, будет меньше подозрений.
Как видим, операция прошла блестяще. Теперь на меня и Исаева легла ответственность за эту бесценную находку. Снова завернули в одеяла: другой тары не было, и отвезли в штаб дивизии, а там попросили хранить, пока мы не заберем ее в Москву. Спустя примерно полгода за обладание этой гироплатформой развернулась борьба, которая привела к первой трещине в отношениях между ставшими мне вскоре друзьями Виктором Кузнецовым и Николаем Пилюгиным.

Подземный ракетный завод «Миттельверк»

Миттельверк дословно переводится «средний завод» или «завод, находящийся посередине». Он действительно находился в середине Германии. Строительство этого завода шло под шифром «Миттельбау» — «Средняя стройка». Оно началось в 1942 году, еще до удачных стартов ракет Фау-2 (или А-4). Не потребовалось сильно углубляться в землю. Строители удачно использовали естественный рельеф. Лесистый холм, который местная география гордо именует «гора Кокштайн», возвышается в четырех километрах от Нордхаузена почти на 150 метров над окружающей местностью. Известковые породы, составляющие начинку этой горы, легко поддавались проходке. В горе по диаметру основания были прорублены четыре сквозные штольни, каждая длиной по три с лишним километра. Все четыре штольни соединялись 44 поперечными штреками. Каждая штольня была отдельным сборочным производством.
Две левые штольни были заводами авиационных турбореактивных двигателей БМВ-003 и ЮМО-004. Эти двигатели уже в 1942 году были доведены до состояния, пригодного для серийного производства. И здесь немцы обогнали нас, англичан и американцев. Но по чьей-то (для нас, конечно, выгодной) глупости, они этим преимуществом не воспользовались и не запустили в крупносерийное производство реактивные двухмоторные «Мессершмитты» Ме-262, которые оснащались этими двигателями. Эти самолеты в небольшом количестве появились на фронтах только в конце войны. В послевоенных мемуарах немецкие генералы писали, что якобы лично Гитлер долгое время был категорически против использования этих самолетов. Вот так упрямство диктатора приносит неоценимую пользу его смертельным врагам. Третья штольня служила для производства «крылатых бомб», или, по-современному, крылатых ракет Фау-1, массовое производство которых началось в 1943 году.
Только четвертая штольня служила для сборки и испытаний ракет А-4.
В каждую штольню прямо с поверхности мог закатываться железнодорожный состав, подвозивший материалы. Он выезжал с другого конца, загруженный готовой продукцией.
Штольня для сборки ракет А-4 была шириной более 15 метров, а высота в отдельных пролетах достигала 25 метров. В этих пролетах производились так называемые вертикальные «генеральдурхшальтферзухпрюфунг». Мы потом это перевели и узаконили — надолго для всех ракет — как генеральные вертикальные испытания. Но до этого проводились горизонтальные испытания. Они не имели приставки «генераль».
В поперечных штреках производили изготовление, комплектацию, входной контроль и испытания подсборок и агрегатов до их монтажа на главной сборке.
Осмотр штолен и штреков затруднялся тем, что освещение частично было повреждено, как нам сказали, по приказу американцев. Горели только «дежурные» светильники. Поэтому ходить по заводу следовало очень осторожно, чтобы не провалиться в какую-либо технологическую яму или не разбиться об остатки неубранных ракетных деталей.
Мы обратили внимание на большое количество беспорядочно разбросанных составных частей ракет. Можно было без труда насчитать десятки «хвостов», боковых панелей, средних частей, баков и т.д. Немец, которого представили как инженера-испытателя на сборке, сказал, что завод работал на полную мощность практически до мая. В «лучшие» месяцы его производительность доходила до 35 ракет в день! Американцы отобрали на заводе только полностью собранные ракеты. Таких скопилось здесь более сотни. Они даже организовали электрические горизонтальные испытания, и все собранные ракеты до прихода русских погрузили в специальные вагоны и вывезли на запад — в свою зону. «Но здесь еще можно набрать агрегатов на 10, а может быть, и 20 ракет».
Немцы сказали, что все специальное чисто ракетное испытательное технологическое оборудование было вывезено. Но обычные станки и типовое оборудование общего назначения во всех цехах остались не тронутыми. Богатым заморским охотникам за ракетными секретами даже самые совершенные металлорежущие станки не были нужны.

Испытательная база в Лестене

В Леестене наши двигателисты без труда отыскали руководителей этой уникальной двигательной испытательной базы — инженера Шварца, директора кислородного завода Хаазе и многих других специалистов, которых американцы не сочли нужным увозить в свою зону.
Леестен представлял собой огромный песчаный карьер, на одном из склонов которого был построен огневой стенд. В этом же карьере находились подземный завод, производивший жидкий кислород для испытаний, и подземное хранилище этилового спирта. Каждый двигатель, устанавливаемый на ракету Фау-2, проходил в Леестене предварительную огневую обкатку на компонентах, которые под давлением подавались из толстостенных огромных баков. Чтобы не срывать серийное производство на подземном заводе «Миттельверк», в Леестене «прожигали» свыше 30 двигателей в сутки. Вся техника огневых испытаний была хорошо отлажена. Американцы по непонятным причинам отсюда ничего не вывезли и ничего не забрали.
Двигатели, прошедшие огневые технологические испытания в Леестене, после сушки и профилактики отправлялись в Нордхаузен на «Миттельверк». Сюда же поступали и турбонасосные агрегаты, прошедшие испытания на специальном стенде. Соединение турбонасосных агрегатов с двигателем проводилось на сборке ракеты. Такая технология была вынужденной и себя не оправдала. У нас с самого начала ракетного производства на сборку ракеты подается вся двигательная установка, т.е. двигатель, спаренный с системой подачи — турбонасосным агрегатом. Дело в том, что выходные характеристики двигательной установки в целом определяются при их совместной работе.
Уже в июле Арвид Палло стал «огневым» хозяином Леестена и начал налаживать огневые испытания. На подземном складе было обнаружено свыше 50 новеньких, подготовленных к испытаниям камер сгорания. На подъездных железнодорожных путях были найдены в полной сохранности вагоны с имуществом, вывезенным из Пенемюнде. Здесь было 15 железнодорожных вагонов с двигателями для А-4, платформы с наземным оборудованием, в том числе установщики — «майлервагены», тележки для перевозки ракет, цистерны для перевозки и заправки жидкого кислорода, заправщики спирта и много другого из наземного хозяйства. Это были очень ценные находки. Палло договорился с военными властями об их охране. В Леестен зачастили высокие гости, которые не отказывались и от дегустации ракетного топлива: благо это был этиловый спирт высшей очистки.
Весь период с июля по сентябрь наши двигателисты изучали и осваивали технологию испытания и регулировки двигателей. Было проведено свыше 40 огневых пусков на различных режимах. К удивлению немцев наши испытатели оказались более смелыми и вышли далеко за пределы режимов по регулированию тяги, которые были разрешены. При этом было обнаружено, что двигатель А-4 может быть сильно форсирован — вплоть до тяги 35 т. Были отработаны технология замеров тяговых характеристик, расчет и подбор бленд, проливки кислородных форсунок, экспресс-анализы химических и физических свойств горючего для камеры сгорания и компонентов для парогазогенератора, проливки спиртовых форсунок и т.д.

Операция по вывозу немецких специалистов в СССР

В начале октября все основные руководители института «Нордхаузен» были собраны на закрытое совещание в кабинет Гайдукова. Здесь мы впервые увидели генерал-полковника Серова. О нем мы знали только то, что он заместитель Берии по контрразведке, уполномоченный по этой части в Германии и якобы прямого отношения к внутреннему репрессивному аппарату НКВД не имеет.
Серов, обращаясь ко всем нам, попросил подумать и составить списки с краткими характеристиками тех немецких специалистов, которые, по нашему мнению, могут принести пользу, работая в Союзе. По возможности лишних не брать. Эти списки передать Гайдукову. Немецких специалистов, которых мы отберем, вывезут в Союз независимо от их желания. Точная дата будет известна в ближайшее время. Уже есть постановление на этот счет. От нас требуются только хорошо проверенные списки без ошибок. Операцию будут осуществлять специально подготовленные оперуполномоченные, каждому из которых придаются военная переводчица и солдаты в помощь для погрузки вещей. Немецким специалистам будет объявлено, что их вывозят для продолжения той же работы в Советский Союз по решению военного командования, ибо здесь работать далее небезопасно.
«Мы разрешаем немцам брать с собой все вещи, — сказал Серов, — даже мебель. С этим у нас небогато. Что касается членов семьи, то это по желанию. Если жена и дети желают остаться, пожалуйста. Если глава семьи требует, чтобы они ехали, — заберем. От вас не требуется никаких действий, кроме прощального банкета. Напоите их как следует — легче перенесут такую травму. Об этом решении ничего никому не сообщать, чтобы не началась утечка мозгов! Аналогичная акция будет осуществляться одновременно в Берлине и Дессау».

Пуски ракет А-4 (Фау-2) на полигоне Капустин Яр, осень 1947 года

Для второго пуска также использовали ракету серии «Т». Его осуществили 20 октября. Еще на активном участке сразу зафиксировали сильное отклонение ракеты влево от «провешенной» трассы. С расчетного места падения докладов не поступало, а полигонные наблюдатели не без юмора доложили: «Пошла в сторону Саратова». Через пару часов срочно собралась Государственная комиссия. И на заседании Государственной комиссии Серов выговаривал нам:
— Вы представляете, что будет, если ракета дошла до Саратова. Я вам даже рассказывать не стану, вы сами можете догадаться, что произойдет с вами со всеми.
Мы быстро сообразили, что до Саратова много дальше 270 км, которые ракета должна была пролететь, поэтому не очень волновались.
Потом оказалось, что она благополучно одолела 231,4 км, но отклонилась влево на 180 км. Надо было искать причину. И тут, как это ни было обидно для нас, Устинов принял решение — посоветоваться с немцами. К работе были привлечены немецкие специалисты, которых вывезли из Германии. Наиболее квалифицированные из них были на полигоне и жили с нами в спецпоезде. До этого доктор Магнус, специалист в области гароскопии, и доктор Хох, знаток в области электронных преобразований и в области управления, сидели на полигоне без особого дела. Устинов сказал им: «Это ваша ракета, ваши приборы, разберитесь. Наши специалисты не понимают, почему она ушла далеко в сторону».
Немцы засели в вагон-лабораторию и начали экспериментировать с полным набором всех штатных приборов управления. У нас там были вибростенды. Поставили гироскоп на вибростенд, подключили его на усилитель-преобразователь, с которого шли команды от гироприборов, включили рулевые машины и таким образом смоделировали весь процесс в лабораторных условиях. Удалось показать, что в [192] определенном режиме за счет вибрации может возникать вредная помеха полезному электрическому сигналу. Рецепт — надо поставить фильтр между гироскопическим прибором и усилителем-преобразователем, который будет пропускать только полезные сигналы и отсекать вредные «шумы», возникающие из-за вибрации. Фильтр был тут же рассчитан самим доктором Хохом, все необходимые для него детали нашлись в нашем запасе. Поставили фильтр на очередную ракету, и эффект сказался сразу — по боку отклонение было небольшим.
Устинов на радостях приказал выдать каждому немецкому специалисту и их помощникам огромные по тем временам премии — по 15 тысяч рублей и канистру спирта на всех. Сами они, конечно, справиться с ней не могли и щедро поделились с нами. Мы дружно отметили успешный запуск. Авторитет немецких специалистов, которых до этого ценили только «технари», сразу вырос в глазах Государственной комиссии. Всего мы запустили одиннадцать немецких ракет, и пять из них дошли до цели. Надежность ракет была примерно такой же, как у самих немцев во время войны.